Туристический сбор в рай

Друзья ели от живота и пили по возможностям. Судя по скорости исчезания напитков, возможности имелись серьезные, с резервом. Под мяско, капустку, колбасу они вспоминали свое детство: как чудили в школе, как таскали булки с хлебной фабрики, как подложили классной руководительнице под жопу пердунок – она потом еще на неделю слегла от позора, как взрывали школьные унитазы, заложив в керамику магний с алюминиевым порошком, а потом говнище текло по всем трем этажам. Они смеялись, на время убежав в свое детство, запивали каждый припомненный эпизод водкой и продолжали оставаться счастливыми.

Бывает на всяком застолье неожиданная минута затишья, когда каждый думает о чем-то своем, прислушиваясь к работе органов чувств. Вот и Колян с Вованом словили такую минуту. Дрыкин вспоминал, как отец учил его плавать, а Чашкин раскладывал по карманам несъеденные отбивные. Минута прошла, Дрыкин, словно очнувшись, засмеялся и разлил.

– За нас! – прогремел он.

– За нас! – поддержал Чашкин.

Выпили, утерлись. Вечерело.

– Вовка – в жопе страховка! Ты же вроде женился после армии?

– Ага, – согласно кивнул Чашкин.

– На этой… как ее?.. Кепкиной?

– Шляпкиной.

– А, да, вспомнил. И как там у вас?

– Шляпкина умерла, – улыбнулся Чашкин. – Уже давно!

– Слышь, Василиса! – закричал Дрыкин. – Шляпкина Вовкина померла!

Василисе было по барабану – как Шляпкина, так и Чашкин.

– Ага! – откликнулась она с кухни.

– А дети были?

– Двое пацанов.

– Тяжело без матери…

– Они тоже померли…

– Ох ты, ешкин кот! А что случилось-то?

– От яичницы померли.

– Как это – от яичницы? – удивился Колян.

– Ну, от сальмонеллы, – уточнил Чашкин. – Микроб такой. Я их от гриппа лечил, а они, вишь… В четыре дня все трое сгорели.

– Вот мать честная!.. Слышь, Василиса, у Чашкина двое пацанов померли… А ты как же выжил?

– У меня аллергия на яйца, чешусь неделю!

– Вот, Бог отвел! – Дрыкин тяжело вздохнул, сказал Чашкину, что тот везунчик, затем вновь улыбнулся и в десятый раз предложил тост «За нас!».

Подступала ночь, друзья прилично опьянели, и настало время прощаться. Дрыкин отвел Чашкина в кухню, где, несмотря на протесты жены, открыл огромный холодильник и набросал из него полную сумку деликатесов для друга. В дверях они поцеловались, пообещав друг другу видеться чаще. Настроение у Дрыкина было отличным, только вот в сон клонило. Он вспоминал прекрасный вечер со старым другом, где-то в глубине своего сознания понимая, что это была их последняя встреча… Хорошее ощущение пыталась испортить супруга, начав пилить мужа за экономический подрыв семьи: мол, бомжу вонючему тысяч на тридцать отвалил. Дрыкин ударил ее в глаз и, раздеваясь, уточнил:

– Это Вован! Друг мой!

Он лег в кровать, подумал, что день удался, и крепко-крепко заснул.

Так же крепко спал и Чашкин – на мягком матрасе возле костра.

Ревность

Суббота с Пресным сидели на корточках во внутреннем дворе большого детского магазина, курили, сплевывая на асфальт, и вели тихий разговор.

Они были знакомы лет двадцать пять, еще на малолетке свела их судьба, но спаяла надолго. Оба были преступниками, но беззатейными, бесхитростными, шли на преступления без подготовки, так как попросту не хватало смышлености. С возрастом умелости прибавилось, но мозги как были неповоротливыми с детства, так и остались к сорока годам неподвижными. Клички у мужиков были незатейливыми, образованными от фамилий. На отсидках к ним относились с уважением, но не с тем, которое полагалось авторитетным ворам. Ничего серьезного преступное сообщество им не доверяло – так, следить по мелочи за мужиками и объяснять первоходам разницу между блатными и фраерами.

К сорока оба отсидели почти десятку по совокупности. Четыре посадки, в среднем по два с половиной года лишения свободы.

Сейчас, во дворе детского супермаркета, они не готовили какого-то преступления, не замышляли дурного – просто курили и имели разговор за жизнь.

– Изменяет она мне, – неожиданно признался Суббота корешу.

– Кто? – не понял Пресный и погладил красный шрам через всю правую щеку.

– Ирина.

– Ирка?!! Что, поймал?

– Нет, – сплюнул Суббота, сверкнув фиксой. – Но чувствую.

– А! – махнул почти синей от наколок рукой Пресный. – Здесь чуйка часто не в тему. Пока не словил бабу, не гони события.

– Тяжко.

– Понимаю…

Дальше они немного посидели молча, поглядели, как грузчики разгружают самокаты и велики, а потом, закурив по следующей, продолжили.

– И пьется тяжко, – Суббота почесал почти лысый затылок. – По три дня отойти не могу.

– Такая же херня! – поддержал друга Пресный. – Даже чистая белая сил лишает. Пробовал вискарь – так блевал потом неделю.

– Изменяет…

– Брось!

– У нас дети.

– Да не Ирку, а мысли гони из башки!

– Вот чувствую, – почти простонал Суббота, сжав голову ладонями, – жопой чувствую, что изменяет!

– Ну вот что?! – осерчал Пресный. – Что ты чувствуешь?

– По-всякому… То запах мужика чужого улавливаю, то от нее бабской похотью шибает.

– Так может, это она по тебе текет?

– Нет, – нахмурился Суббота. – Когда я в нее лезу – сохнет…