Тун. Лето в розовом городе

Оставшиеся минуты я провела в созерцании природы сквозь толстый слой стекла и пелену собственных слез.

«Татев» в переводе с армянского означает «дай крылья». Казалось бы, слишком легкомысленное название для такого сурового места. За долгие века эти стены успели побывать и средоточием духовной и интеллектуальной жизни Армении, и разграбленными, забытыми Богом руинами. Когда-то здесь хранили древнейшие рукописи и святые мощи. Монастырь был практически неприступным, а зимой и вовсе терял контакт с остальным миром, а потому научился содержать себя сам. Лусо рассказывала, что жизнь в этих краях сурова и по сей день, несмотря на попытки вновь поднять этого исполина с колен.

Я принялась за работу. В течение часа, пока Лусо водила группу по территории монастыря, мне удалось снять практически каждого. Увлеченные экскурсией люди не обращали на меня внимания и потому получались на фото искренними и настоящими. Мне нравилось наблюдать за ними, придумывать им биографию и рисовать их трогательное возвращение домой. На моих финальных кадрах каждого обязательно кто-то встречал накрытым столом и теплыми объятиями.

Наконец Лусо отпустила туристов, дав им достаточно свободного времени. Сама она села на деревянную скамью под деревом посреди небольшого, истоптанного тысячами подошв двора. Рядом с ней я заметила мужчину, облаченного в черную рясу. Многие, проходя мимо, почтительно здоровались с ним, и он с пленяющей простотой отвечал каждому, пряча широкую улыбку в густой бороде. От него исходило тепло и нечто необъяснимое, вызывающее ком в горле.

Судя по всему, они с Лусо знали друг друга. Мысль об этом вызывала у меня восхищение и даже зависть – я не умела столь легко сходиться с людьми. Особенно с такими. Я случайно встретилась с ним взглядом и вдруг попятилась так стремительно, будто он уличил меня во всех грехах одновременно. Лишь оказавшись достаточно далеко, я замедлила шаг. Бродя в одиночестве по этим древним местам, я поймала себя на странном ощущении: мне захотелось подойти к священнику. Прикоснуться к его свету, получить благословение. Но что я могла сказать ему? Что виновна в смерти друзей? Что подожгла дом, сбежала от отца, а после сама не заметила, как влюбилась в Тиграна? Я представила, как меняется его лицо и плотно сжатые губы исчезают в густой поросли. Нет, я определенно не заслуживала его снисхождения.

Я оказалась на знакомой уже площади. Видимо, именно Татеву выпала задача дождаться отклика моей дерзкой и одновременно робкой души, ибо именно в этот храм повели меня ноги. И на этот раз я не сопротивлялась.

Внутри оказалось тихо и мрачно. Никакой роскоши, лишь почерневшие от времени и гари стены, неудобные деревянные скамьи и прочие атрибуты апостольской церкви. Каждый мой шаг отзывался эхом и возвращался ко мне другим – духовным и наполненным. Словно не принадлежащие мне, пальцы, вторя чужим, рисовали в воздухе крест – слева направо, как было принято у армян. Возле стены женщины надевали платки, прежде чем пройти в глубь храма. Я натянула пониже капюшон и последовала за ними.

Каждый год 24 апреля мы с отцом ходили в церковь. Обычно днем, пропуская поминальную службу и толпы верующих. Покупали одну толстую свечу и шли к большим кованым столам с бортами, до которых я могла дотянуться лишь благодаря отцу. Он подносил фитиль к пламени и помогал мне воткнуть свечу в песок.

Пальцы ощутили знакомую нежную гладкость воска, нос уловил его запах – и я вновь почувствовала себя пятилетним ребенком. Только стол стал ниже, а свеча тоньше. Как и тогда, я смотрела на крохотный огонек, вздрагивающий от малейшего дуновения, вызванного чьим-то тихим диалогом с Богом. Я с удивлением услышала собственный внутренний голос. Он мешкал, сопротивлялся и отчаянно не желал привлекать внимания. Но так стремился оказаться тут, среди миллионов других голосов, обращенных вверх.

И я зарыдала. Так, словно все, кого я знала и любила, навсегда покинули этот мир, оставив меня одну. Я оплакивала годы, отравленные ненавистью к матери, обидами на отца. Ночи, уничтоженные алкоголем. Дни, проведенные в гнусной беспечности. Покалеченные судьбы. Эгоизм. Боль. Разбитое сердце.

Слезы ослепили меня, и я не сразу заметила, как за мной наблюдает тот самый священник. Вытерев руками мокрое лицо и еще не понимая, что делаю, я шагнула к нему.

Монастырь таил в себе много историй, правдивых и выдуманных. Ученые считали, что его название происходило от имени проповедника, основавшего здесь общину. Романтики рассказывали о зодчем, который бросился в ущелье, моля Бога дать ему крылья. Я же знала наверняка, что смысл названия таился в силе, которую забирал с собой каждый приходящий сюда. Получив благословение, я тоже обрела свою пару крыльев.

Глава 26

– Мари, у тебя все хорошо? – спросила Лусо, нависшая над моим монитором.

Жара смыла косметику с ее лица, и мне она нравилась такой – естественной и свежей.

– Мари?