Тугова гора

Филька с удивлением поглядывал на тятьку: торопился ведь, а сам на реку не наглядится. Вон и запряженная в телегу лошадь, что стоит под навесом, мотает головой и тоже вроде недоумевает, почему медлит хозяин. На телеге горой навалены пустые корзины из-под угля: чтобы каждому было понятно, куда кузнец собрался. Воинский припас уложен под корзинами, на самом дне телеги, в рогожи завернут.

Пыльное облако, заворожившее Дементия, уже приблизилось к краю леса. Еще минута — и вдруг на чистое место вымахнули конники. Лисьи остроконечные шапки, долгополые халаты на всадниках, из-за спин высовываются луки. Сидят пригнувшись, высокие стремена поднимают колени чуть не к подбородку.

Дементий схватился за грудь, охнул:

— Басурмане припожаловали!

Сзади татарского отряда, чуть приотстав, смешно трясся на крупной вислозадой лошади тоже крупный всадник, в черной рясе, в низкой камилавке, — по посадке сразу видно: не воин.

— И, никак, поганец Мина с ними, — признал кузнец, вглядываясь.

Всадники подскакали по луговине к реке. Наплавной мост был не разведен. Кони с опаской ступили на колеблющийся мост, поставленный чуть наискосок течению, чтобы напор воды не сбивал бревна; вот уже передние проскакали по мосту, стали выбираться на крутой городской берег.

Отряд большой, не меньше сотни всадников. Дементий перекрестился: смутные времена, не знаешь, что будет наперед, хорошо — задержался, не попал встречь татарам, иначе могла быть беда.

Татары поскакали в Ахматову слободу, за речку Нетечу, которая лениво вьется в лугах за посадами, пока не попадает в Которосль.

Когда пронеслись по улице, оставили за собой запах кислой овчины и вонючего пота. Ой, как знаком Дементию этот едкий запах еще со дней плена! Три года с трудом выносил его, сам насквозь пропитался, даже после побега все принюхивался к себе, все чудилось…

Было о чем раздуматься кузнецу. С какой стати пришел в город большой отряд кочевников? Добро бы посол какой, но нет — отряд воинский. И монах-отступник Мина с ними. Неспроста это. Давно он не был, да и не видеть бы его: злее злого татарина тот Мина.

Он появился в городе в рясе чернеца. Вздыхал, охал: «Дань, поборы — куда деться?» А и верно тяжело: в княжескую казну — плати, дань татарам — отдай, церкви — дай. Боярам, купцам еще ничего, у них мошна тугая, а простому люду как выкручиваться? «Верно, отче, — соглашались с ним, — срок платежа подходит, на ум ничего нейдет, не знаешь, что делать». — «Помогу уж немного, — говорил Мина, — есть у меня небольшой запасец. Когда справишься, отдашь, ну, деньгу-другую накинешь при отдаче. — И совал листок с пометкой, когда и сколько брал. — Распишись да помалкивай, что тебе от сердца, по любви помог».

И брали, благодарили — выручил, отче. Кто не умел расписываться — не беда: Мина своей рукой запишет. Брали по извечной вере человека: будут же лучшие времена, возвращу с лихвой…

Мина и к Дементию приходил. Но Дементий — мастер, копить не копил, но и нужды не испытывал. Ко всему Мина свой нос совал, куда не полагается, все допытывался, что кузнец кует. Татары подозрительны: узнают, что в кузнице оружие готовится, да если еще мастер отменный, — запросто в Орду угодишь. Мечи и другой воинский припас изготовляли тайно. На виду: подковы, гвозди, замки, тележные оси — все, что нужно для мирной жизни.

От любопытства Мины рассвирепел Дементий, не очень вежливо выпроводил его из кузни. Увидел кузнец, как недобро блеснули глаза монаха, еще больше уверился в его неискренности.

Мина после этого пропал — ровно настолько, как до Орды добраться и обратно. И вдруг внезапно объявился в татарской слободе толмачом, подручным баскака. Ходил по должникам: «За тобой должок». — «Отче, не губи, потерпи немного, не справен я сейчас». Бросались в ноги, ничего не помогало. Татары выволакивали из изб должников всё, что казалось ценным, не стеснялись сдирать с женщин их головные украшения. Не оказывалось ценного — забирали парней и девок. Русские рабы на рынках Востока ценятся.

Не плач — вой шел по городу. Тогда выяснилось: за широкой, сутулой спиной Мины стоял цепкий, увертливый сборщик дани — баскак Ахмат. Его деньги Мина отдавал в рост доверчивым людям.

Игумен Спасского монастыря Афонасий, муж достойный, справедливый, резко спросил отщепенца монаха: подобает ли так поступать христианину?

— Хуже басурманина ты!

— А я и есть басурманин, — подло ответил Мина. — Променял веру христианскую на веру басурманскую и не жалею, святой отец. Ты со своей верой зовешь люд к смирению. Накатилась татарская волна, ты кричать начал: «То от грехов наших! Смиряйтесь!» Легко тебе было кричать, когда Батый сказал: «Не надо трогать русского бога». Ты-то ничем не пострадал. И отныне спроса твоего, поп Афонасий, я не приемлю. Мусульманская вера не зовет к смирению. И это мне нравится…

Горькие воспоминания мучили Дементия, накатывались тяжестью. Неспроста монах-отступник прибыл с татарами, неспроста…

Но не время рассуждать: теперь татары после долгой дороги завалятся спать. Самое время ехать.