Туда и обратно

– Постой, постой, Никифор Иванович, вещи укладывай! – повысил голос Никита Серапионович. Тот заторопился. В пять минут всё было устроено, и я сидел в новой кошеве.

– Эх, Никифор Иваныч, – сказал с укоризной Никита, – напрасно ты этих людей привёл: сказано тебе было… Ну, смотрите, обратился он к ним, – чтоб вы ни – ни!

Ни – ни… ответил молодой мужик. Старик только беспомощно помахал в воздухе пальцем. Я тепло простился с Никитой Серапионычем.

Трогай!

Никифор молодецки гикнул, олени рванули, и мы поехали.

Олени бежали бодро, свесив на бок языки и часто дыша: чу – чу – чу – чу… Дорога шла узкая, животные жались в кучу и приходилось дивиться, как они не мешают друг другу бежать.

– Надо прямо говорить, – обернулся ко мне Никифор – лучше этих оленей нету, это быки на выбор: семьсот оленей в стаде, а лучше этих нет. Михей-старик сперва и слушать не хотел: этих быков не отдам. Потом уж, как выпил бутылочку, говорит: бери. А когда отдавал оленей, заплакал. «Смотри, говорит, этому вожаку (Никифор указал на переднего оленя) цены нету. Если вернёшься назад счастливо, я у тебя их за те же деньги куплю». Вот какие это быки. И деньги за них даны хорошие, – но только нужно правду сказать: стоят. Один вожак у нас стоит двадцать пять рублей. А только у дяди Михаил Осиповича можно было на прокат даром взять. Дядя мне прямо сказал: дурак Никифор. Так и сказал: дурак ты, говорит, Никифор, зачем ты мне прямо не сказал, что ты везёшь этого субъекта?

– Какого субъекта? – перебил я рассказ.

– Да вас, например.

Я имел потом много случаев заметить, что слово субъект было излюбленным в словаре моего провожатого.

Едва мы отъехали вёрст десять, Никифор вдруг решительно остановил оленей.

– Тут нам в сторону свернуть надо вёрст пять, в чум заехать… Там для меня гусь есть. Куда я в одной малице поеду? Я замёрзну. У меня и записка от Никиты Серапионыча насчет гуся.

Я совершенно опешил пред этим нелепым предприятием: заезжать в чум в десяти верстах от Берёзова. Из уклончивых ответов Никифора я понял, что за гусем ему полагалось съездить ещё вчера, но он пьянствовал последние два дня напролет.

– Как хотите, – сказал я ему, – я за гусем не поеду. Чёрт знает, что такое! Нужно было позаботиться раньше… Если будет холодно, вы наденете под малицу мою шубу, – она сейчас подо мной лежит. А когда доедем до места, я вам подарю полушубок, который на мне, он лучше всякого гуся.

– Ну, и хорошо, – сразу согласился Никифор, – зачем нам гусь? Мы не замёрзнем. Го – го! – крикнул он на оленей, – эти быки у нас без шеста пойдут. Го – го!

Но бодрости у Никифора хватило ненадолго. Вино одолело его. Он совсем размяк, качался на нартах из стороны в сторону и всё крепче засыпал. Несколько раз я будил его. Он встряхивался, толкал оленей длинным шестом и бормотал: «Ничего, эти быки пойдут…». И снова засыпал. Олени шли почти шагом, и только мой крик ещё отчасти подбадривал их. Так прошло часа два. Потом я сам задремал и проснулся через несколько минут, когда почувствовал, что олени стали. Со сна мне, показалось, что всё погибло.

– Никифор! – закричал я, изо всех сил дёргая его за плечо. Он в ответ бормотал какие – то бессвязные слова: «Что я могу делать? Я ничего не могу… Я спать хочу…»

Дело мое действительно обстояло очень печально. Мы едва отъехали от Берёзова 30–40 вёрст. Стоянка на таком расстоянии вовсе не входила в мои планы. Я увидел, что шутки плохи, и решил принять меры.

– Никифор! – закричал я, стаскивая капюшон с его пьяной головы и открывая её морозу, – если вы не сядете, как следует, и не погоните оленей, я вас сброшу в снег и поеду один.

Никифор слегка очнулся: от мороза ли, или от моих слов, – не знаю. Оказалось, что во время сна он выронил из рук шест. Шатаясь и почёсываясь, он разыскал в кошеве топор, срубил у дороги молоденькую сосну и очистил её от ветвей. Шест был готов, и мы тронулись.

Я решил держать Никифора в строгости.

– Вы понимаете, что вы делаете? – спросил я его как можно внушительнее, – что это: шутки, что ли? Если нас нагонят, вы думаете, нас похвалят?

– Да разве я не понимаю? – ответил Никифор, всё более и более приходя в чувство. – Что вы!.. Вот только третий бык у нас слабоват. Первый бык хорош, лучше не надо, и второй бык хорош… ну, третий, надо правду говорить, совсем дрянь…

Мороз к утру заметно крепчал. Я надел поверх полушубка гусь и чувствовал себя прекрасно. Но положение Никифора становилось всё хуже. Хмель выходил из него, мороз уже давно забрался к нему под малицу, и несчастный весь дрожал.

– Вы бы шубу надели, – предлагал я ему.

– Нет, теперь уж поздно: надо сперва самому обогреться и шубу нагреть.

Через час у дороги показались юрты: три-четыре жалкие бревенчатые избёнки.

– Я на пять минут зайду, насчет дороги справлюсь и обогреюсь…