Цветы пустыни

Араб назвал ему дату, и маркиз понял, что это случилось непосредственно перед его приездом в Кану.

Теперь ему стало ясно, почему в иные минуты его юный проводник выглядел таким несчастным.

Сначала он решил, что сказал или сделал что-то, что обидело его. Маркиз знал, что некоторые арабы очень ранимы и легко обижаются, особенно на иностранцев.

Потом ему пришло в голову, что причина не в этом, а в том, что у юноши неприятности личного свойства.

Но сейчас он, разумеется, понимал, что Медина тосковала без отца.

Маркиз знал, что многие люди, пережив первое потрясение, вызванное смертью близкого человека, потом страдают сильнее, чем в тот момент, когда понесли утрату.

Проницательный человек, он нередко улавливал исходящие от Медины волны сжигающей ее изнутри душевной боли.

Но маркиз говорил себе, что это только его воображение.

Он был захвачен этой страной, ее странной духовностью, которой не ожидал встретить, и ее красотой, которая навсегда вошла в его сердце.

Улавливая эти волны, он лишь жалел, что она не доверяет ему настолько, чтобы попросить о помощи.

Тогда он понимал, что она не могла этого сделать, потому что, узнай он, что она женщина, их отношения были бы совсем иными.

Маркиз слишком хорошо знал, чего могли бы ожидать мужчина и женщина, оказавшись в одиночестве посреди неизвестности.

В мире, на который «западная цивилизация» не имела никакого влияния, где ее законы не действовали.

Потом он подумал, что с Мединой все было бы иначе, чем с такими женщинами, как Эстер, или другими, с которым ми он развлекался в Англии.

У него не было и тени сомнения в том, что, хотя с ней можно было говорить, как с мужчиной, и поражаться ее необыкновенному уму и запасу знаний, как женщина она была очень неопытна.

Он не раз замечал, что она не понимает кое-каких замечаний, которые маркиз порой бросал в разговоре с «Али», как мужчина мужчине.

Теперь он понимал почему.

Маркиз, который всегда любил необычное, неожиданно для себя оказался в ситуации, которую не мог представить даже в своих самых безумных снах.

Но, как ни странно, сейчас он не знал, как ему поступить.

Солнце уже садилось. Он спросил Нура, что они еще могут сделать для Медины.

— Ее судьба в руках Аллаха, — ответил Hyp. — Когда она очнуться, разум еще будет страдать, но ей станет лучше.

— Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь, — сказал маркиз, — но, я полагаю, ты прав, и мы можем лишь уповать на Аллаха.

— Аллах велик, — сказал Hyp по-арабски.

Маркиз понимал, что теперь остается только ждать.

Он перенес свой матрац из маленькой спальни в общую комнату.

Двери между комнатами не было, только легкая занавеска, и он знал, что услышит ее малейшее движение.

— Я остаюсь с госпожой, — предложил Hyp, но маркиз отрицательно покачал головой.

— Полезай спать на крышу, — сказал он. — Я позову тебя, если она очнется.

Он думал, что Hyp будет спорить, но тот, видимо, слишком его боялся, чтобы перечить.

Араб послушно полез на крышу, а маркиз положил матрац возле открытого окна, но уснул не сразу.

Он думал о Медине и о том, что это имя удивительно ей подходит.

Ему хотелось узнать, почему ее так назвали.

Уже засыпая, он вдруг подумал, что с тех пор, как с Мединой случилось несчастье, он ни разу не вспомнил о статуе, которую нашел в Марибе.

Маркиз крепко спал, но был внезапно разбужен чьим-то голосом и сразу вскочил, как человек, которому в жизни не раз грозила опасность.

Потом он узнал голос Медины.

Он пошел в спальню, где оставил у кровати свечу, зажженную на случай, если она очнется.

У Медины был жар, и она металась на кровати в бреду.

Маркиз налил в пиалу немного отвара, который Hyp оставил на маленьком столике у стены, и, подойдя к кровати, встал рядом с ней на колени.

Он обнял Медину за плечи, осторожно приподнял ей голову и поднес пиалу к ее губам.

Она отвернулась, и он тихо сказал:

— Тебя мучает жажда. Попей, тебе станет легче.

Подчиняясь не словам, а лишь убедительной интонации его голоса, она отпила немного, и маркиз убрал пиалу.

Потом, когда он опустил ее голову на подушку, она вдруг едва слышно забормотала:

— Помоги мне… Отец… Помоги мне! Если он… пойдет в Мекку, то… умрет… И… я тоже не захочу… больше жить.

Ее голос дрогнул, и в нем послышалась неподдельная мука:

— Я… люблю его… Люблю!

Услышав это, маркиз словно окаменел.

Потом маркиз увидел, что по щекам Медины из-под сомкнутых век текут слезы.

Очень нежно он стер их, и через минуту Медина затихла и вновь погрузилась в бессознательное состояние, из которого ненадолго вырвалась.

Маркиз едва мог поверить тому, что услышал, и все же теперь он знал.

Это было невероятно, но Медина любила его.

Маркиза любили многие женщины, и он всегда понимал, когда женщина влюблена — по ее взглядам, жестам, по голосу и интонациям.

Как он говорил, «они трепетали».

И теперь он был поражен тем, что «Али» ни разу ничем не показал, что «его» волнует что-то еще, помимо обязанностей проводника и учителя языка.

Вероятно, это уродливые очки не позволили прочесть тайну Медины в ее глазах.

В ее голосе, который, как маркиз теперь понимал, был таким музыкальным, не было и намека на какие-то возвышенные чувства.