Цветы на чердаке

— Свободу! Я хочу выйти отсюда. Мне надоело сидеть в запертой комнате. Я хочу, чтобы близнецы и Крис тоже увидели свободу, и как можно быстрее. Я хочу, чтобы ты сняла дом, купила дом, украла дом — мне все равно! Но забери нас из этого дома!

— Кэти, — снова взмолилась она. — Я же уже сказала, я стараюсь как могу. Разве я не приношу вам постоянных подарков? Чего вам еще не хватает, кроме бананов? Назовите!

— Ты обещала, что мы останемся здесь ненадолго, а это тянется уже несколько месяцев. Она беспомощно развела руками.

— По-твоему, я должна убить своего отца. Я утвердительно кивнула.

— Оставь ее в покое! — взорвался Крис, как только его богиня закрыла за собой дверь. — Она ради нас выбивается из сил! Не смей больше к ней придираться! Удивительно, что она вообще продолжает ходить к нам, несмотря на то, что ты немедленно наскакиваешь на нее со своими бесконечными вопросами, как будто ты не веришь ни одному ее слову. Ты не представляешь, сколько ей приходится переносить. Думаешь, она рада, что ее дети заперты в комнате и играют на чердаке?

Трудно было с уверенностью сказать, что думает и чувствует такая женщина, как наша мать. Ее лицо всегда оставалось невозмутимо-спокойным, хотя она часто выглядела усталой. Она всегда появлялась в новой и дорогой одежде, редко одевая одно и то же по два раза, но и нам она всегда дарила новую и дорогую одежду. Хотя, конечно, нам было все равно, что носить. Никто посторонний не видел нас, кроме бабушки, так что мы могли бы носить на себе рваное тряпье, что ее, вне всякого сомнения, обрадовало бы гораздо больше.

Мы не ходили на чердак, если на улице шел снег или дождь. Даже в ясные дни было очень ветрено. Ветер задувал в щели старого дома, постоянно издавая яростный вой и тяжкие стоны.

Однажды Кори проснулся среди ночи и позвал меня:

— Сделай так, чтобы ветер ушел, Кэти!

Я встала с кровати, где спала вместе с Кэрри, которая крепко спала, свернувшись клубком под ворохом одеял, забралась в постель к Кори и крепко обняла его бедное, худое маленькое тельце. Ему так не доставало любви, не хватало настоящей материнской ласки… У него была только я. Он был таким маленьким, хрупким, что я боялась, что новый порыв ветра может унести его далеко-далеко. Я наклонилась, вдохнула сладкий запах его кудрявых льняных волос и поцеловала его так же, как я часто делала, когда он был еще грудным младенцем, и я впервые начала нянчить настоящих детей, а не кукол.

— Я не могу убрать ветер, Кори. Только Бог может сделать это.

— Тогда скажи Богу, что я не люблю ветер, — произнес он сонно. — Скажи ему, что я боюсь, что ветер заберет меня.

Вместо ответа я только крепче прижала его к себе, чтобы никогда, никогда не позволить ветру унести Кори. Никогда! Я знала, что он имеет в виду.

— Кэти, расскажи мне что-нибудь, чтобы я не думал о ветре.

И тогда я начала рассказывать ему о волшебном мире, где маленькие дети жили в маленьком, уютном домике, с отцом и матерью, которые были большими и сильными, достаточно сильными, чтобы отвести от детей все страхи и напасти. Это была семья из шести человек, и на заднем дворе у них был сад, где между стволами высоких деревьев висели качели и где росли настоящие цветы, которые засыпали осенью и снова просыпались весной. И еще у них была собака по имени Клевер и кошка по имени Каленсо, и желтая птичка пела у них в золотой клетке целыми днями, и все они любили друг друга, и никого не секли и даже не шлепали, и двери в доме были всегда открыты, и шторы тоже.

— Спой мне песню, Кэти. Я люблю твои колыбельные.

Все еще обнимая его, я начала напевать стихи, которые сама сочинила на мелодию, которую Кори постоянно напевал… его мелодию. Эта песенка должна была отогнать его страхи и мои тоже. Это было мое первое рифмованное стихотворение.

Я слышу, как ветер поет мне с холма, Со мной говорит он, когда ночь так тиха. Он шепчет, и я понимаю его, И ночь открывает свое колдовство.

Я чувствую бриз, доносящийся с моря, На крыльях своих он умчит мое горе, Растреплет мне косы, поманит с собой, Туда, где о скалы бьется прибой.

Когда-нибудь я заберусь на вершину, И утро настанет, и солнце взойдет, И кто-нибудь все объяснит для меня. Если я проживу еще один год.

Закончив петь, я увидела, что малыш крепко уснул в моих объятиях и ровно дышит, чувствуя себя в безопасности. Крис лежал рядом. Он не спал и широко открытыми глазами смотрел в потолок. Он повернулся и наши взгляды встретились. Его пятнадцатый день рождения был уже позади, со всеми полагающимися атрибутами — тортом и мороженым. Подарки он получал каждый день. Теперь у него был фотоаппарат «Полароид» и новые часы. Просто здорово! Как легко было его успокоить. Вернее, подкупить.

Разве он не видел, что наша мать уже не та, что раньше? Что она больше не приходит к нам каждый день? Неужели он был таким легковерным, что принимал за чистую монету все ее оправдания?