Цветы на чердаке

Близнецы, наконец, отважились попробовать пюре с грибным соусом. Пюре оказалось «плохо размолотым», а соус — «противным». Они смели называть божественно вкусное блюдо «противным».

— Тогда ешьте сладкий картофель! — почти закричала на них я. — Посмотрите, какой он хороший, мягкий, потому что его размололи, взбили и добавили к нему кусочки алтея, который вы так любите, да еще лимонный и апельсиновый сок для вкуса. — Слава Богу, они не обратили внимание на орехи.

Думаю, что сидя друг напротив друга и размешивая ложками пюре, пока оно не превратилось в однородную массу, они сумели куда-то выложить три или четыре унции.

Пока Крис занимался десертом — тыквенным и мятным пирогами, я начала понемногу убирать со стола. И тут по неизвестной мне причине он взялся помогать мне! Я не верила своим глазам! Он обезоруживающе улыбнулся и даже поцеловал меня в щеку. Если, думала я, хорошая еда так меняет мужчин, я обязательно выучусь и буду готовить исключительно деликатесы. Он даже подобрал с пола свои носки перед тем, как помочь мне вымыть и высушить тарелки, стаканы и ложки с вилками.

Через десять минут после того, как мы с Крисом аккуратно расставили все на полке под столом и покрыли чистым полотенцем, близнецы в один голос заявили:

— Мы хотим есть! У нас болят животы!

Крис продолжал читать, сидя за своим письменным столом. Я оторвалась от «Лорны Дун», встала с кровати и, не говоря ни слова, выдала каждому по сэндвичу с джемом и арахисовым маслом из пресловутой корзины для пикников.

Пока они ели, откусывая маленькие кусочки от своих сэндвичей, я улеглась обратно на кровать и долго и озадаченно смотрела на них, силясь понять, как они могут есть такую дрянь. Быть матерью оказалось не так легко, как я думала, и далеко не так приятно.

— Не сиди на полу, Кори, простудишься, сядь на кресло!

— Не люблю кресла, — ответил Кори и громко чихнул.

На следующий день оказалось, что Кори действительно сильно простужен. Он был красным и горячим и постоянно жаловался, что у него все болит и ноют кости.

— Где мама, Кэти, где моя настоящая мама? — повторял он все время. В конце концов мама появилась.

Испуганная видом горящих щек Кори, она побежала за градусником и скоро с несчастным видом возвратилась. За ней следовала наша ненавистная бабушка.

С тонкой стеклянной трубочкой во рту, Кори во все глаза глядел на мать, как на ангела, спустившегося с небес, чтобы прийти к нему на помощь в трудную минуту. А я, сменная мать, была моментально забыта.

— Моя крошка, любимый, — ласково шептала она, осторожно поднимая малыша с кровати и садясь с ним в кресло-качалку. Затем она несколько раз поцеловала его в лоб. — Я здесь, мой родной. Я люблю тебя. Я сделаю так, чтобы у тебя ничего не болело. Только постарайся хорошо кушать, пей апельсиновый сок, который тебе дают, как хороший мальчик, и ты быстро поправишься.

Положив его обратно в кровать, она склонилась над ним и заставила быстро проглотить аспирин и запить его водой. Ее голубые глаза застилали слезы, и я видела, что ее тонкие белые руки нервно подрагивали.

Потом я со странным чувством наблюдала, как ее глаза закрылись, а губы зашевелились, как будто произнося беззвучную молитву.

Через два дня Кэрри лежала в постели рядом с Кори, с теми же симптомами: чиханием, кашлем и быстро ползущей вверх температурой. Столбик термометра поднимался так быстро, что это повергло меня в панику. Крис также выглядел напуганным.

Бледные и не обращающие ни на что вокруг себя внимание, наши двойняшки лежали на огромной кровати, вцепившись пальцами в края одеяла, которыми они были закрыты до самого подбородка.

Они казались сделанными из фарфора, их лица были бледны какой-то восковой бледностью, а глаза запали глубоко внутрь и, казалось, становились все больше и больше. Под ними появились страшные темные тени, как будто в близнецов вселился злой дух. Когда мать уходила, эти две пары глаз обращались в нашу с Кристофером сторону и умоляли, чтобы мы сделали что-нибудь, чтобы помочь их страданиям.

Мама отпросилась на неделю из своей школы секретарей, чтобы проводить как можно больше времени с близнецами. Я ненавидела бабушку за то, что та считала своим долгом все время следовать за ней, когда бы она ни пришла к нам. Она постоянно совала свой нос в то, что ее не касалось, и раздавала направо и налево советы, хотя никто ее об этом не просил. Она уже заявила, что мы не существуем, не имеем права жить в Божьем мире, предназначенном только для чистых душой и телом — вроде нее, так зачем было раздражать нас, и без того расстроенных, своими приходами и лишать нас возможности побыть наедине с собственной матерью?

Шорох ее отвратительных серых платьев, звук ее голоса, ее тяжелая поступь и вид ее огромных бледных рук, мягких и унизанных бриллиантовыми кольцами, с темными пигментными пятнами… О, Боже, одно это вызывало у меня отвращение.