Цветущий репейник

— Но они же стреляли. А если бы случайно?

— Они и попали случайно. Обычно поверх головы стреляют.

— Обычно? — Витька побелел. — Значит…

— Витька, иди сюда, — отец крепко схватил его за запястье. — Ты со своими вопросами лучше бы не лез. Мать и так меня поедом ест. Ты туда же!

— Мне не нужен велосипед, если тебя убьют!

— Тьфу ты! Глупый мальчишка. Меня же не убили, — он оттолкнул Витьку от себя.

— А если они тебя запомнили, узнали, придут сейчас и в тюрьму посадят.

— Витька, ну мне же не пять лет, — отец усмехнулся. — Я научился следы заметать. Лодка у меня самая обычная, одежда тоже. Таких, как я, по реке знаешь сколько мотается. Ого сколько!

Витёк вздохнул, покачал головой, осторожно пальцами коснулся бинта.

— Больно?

— Говорю же, пустяки! Царапина. Чуть по коже пуля прошла. Бывало хуже.

Витька кивнул. Отец солдатом воевал в Афганистане, был ранен и контужен. Пуля, которую в госпитале хирург вытащил из отцовской груди, хранилась вместе с медалями «За отвагу» и «От благодарного афганского народа» в маминой шкатулке, чёрной, деревянной, с красными геометрическими узорами на крышке. Там же лежали нитки и иголки, и каждый раз, когда Витьке надо было достать иголку, чтобы вытащить занозу из пальца, он видел отцовские награды, сплющенную пулю, которая могла убить отца, тогда бы не появились на свет ни он — Витька, ни сестра. Ведь отец женился на маме после возвращения из Афганистана.

У себя в комнате, закрывшись на крючок, Витька стал раскладывать покупки на полу и любоваться ими. Больше всего хотелось посмотреть в бинокль, но в комнате разглядывать было нечего, а через оконное стекло трудно было что-то увидеть, да и Светка, которая вечно шпионила, могла увидеть его с биноклем со двора.

Через пятнадцать минут созерцания сокровищ Витьке стало скучно. Он сидел на полу, подперев щёку ладонью, и вдруг поймал себя на том, что смотрит не на желанный бинокль, а в окно, в сторону Лёнькиного дома. Вот уж он-то бы оценил по достоинству Витькины приобретения, но и тут же раззвонил бы о них по посёлку, так что слухи быстро бы дошли до ушей родителей. Да и у Лёньки бы возник вопрос, на какие деньги куплено, а там Витька бы и проговорился про тёткины тысячи. Лёнька не постеснялся бы попросить половину, угрожая раскрыть секрет.

Витьку аж передёрнуло от того, что он себе представил, и с удовольствием отвернулся от окна, где виднелся край шиферной крыши Лёнькиного дома.

С Лёнькой бывает весело. Он умеет ходить на руках, таскает сигареты у отца и даёт покурить Витьке. Однажды Лёнька отбил Витьку у цепного пса. Этот пёс жил у лодочного сторожа во дворе. Собака была облезлая, с клочками пыльной шерсти на морде, она лаяла сипло, удушенно от тугого ошейника, вонзавшегося в шею, когда собака натягивала цепь, как струну. Однажды цепь порвалась, и именно в этот момент Витька проходил мимо. Пёс кинулся, повалил его, разорвал зубами руку и хотел было взять Витьку за горло, но тут подоспел Лёнька и огрел пса палкой по спине несколько раз, правда, случайно попал и по Витьке. А пёс заскулил и убежал. У Лёньки было в тот момент зверское лицо: приоткрытый рот, сощуренные коричневые глаза, прядь каштановых волос прилипла к потному лбу. Витька почувствовал, что, если бы пёс не убежал, Лёнька забил бы его палкой до смерти. Витёк испугался такого Лёньки.

После этого случая он стал замечать, что Лёнька часто из тихого и забитого превращается в яростного, свирепого, непримиримого, страшного. Они дрались частенько, и Лёнькина ярость пугала Витьку.

Лёнькина мать хоть и выпивала, а выходила на улицу прилично одетая, разговаривала с соседками чинно, подолгу. А через щели в заборе Витька видел, как в драном оранжевом халатике, сверкая бледными пухлыми коленями, она гонялась за Лёнькой по огороду с поленом в руках. Лёнька улепётывал босой, в трусах и майке. Мать бегала с удивительным для её веса проворством, нагоняла Лёньку и огревала-таки поленом несколько раз по спине и чуть ниже. Лёнька только взвизгивал, но не сопротивлялся. Лёнька рассказывал Витьке, что мать колотит его всем, что попадается под руку. Витёк не верил его словам, пока не увидел, как Лёньку пользуют поленом.

«Нет, лучше мне ему ничего не показывать, — покачал головой Витёк. — Он изменчивый и ненадёжный».

Пока Витёк мучился сомнениями, раза три звонил телефон. Звонок, видимо, срывался, как бывало часто, когда звонили из города. Витёк невольно прислушивался, а как только трубку взял отец, Витьку как сквозняком сдуло и прижало ухом к двери. Но дед строил дом на совесть, и Витька, как ни прислушивался, ничего не услышал. Настроение словно с горы скатилось. Предчувствие не обмануло. Отец его позвал через несколько минут громким сердитым голосом:

— Виктор, иди сюда! Живо!

Отец сидел за столом и ладонью поглаживал скатерть, будто крошки сметал. Но тут пришла мать:

— Что ты сразу на Витьку, она же сказала, что у неё и после вас люди были. Валя ведь его не подозревает.