– Знаю, эта твоя Ника – кривляка, она мне тоже как-то попалась. Я сдуру решила подвезти ее до вокзала. Вот едем мы с ней, едем, а в это время мне Манфред звонит, представляешь. Говорит, приехал всего на неделю, скучаю, давай, любимая, быстро, жду тебя в «Праге». Ну, я эссественно высадила Никушу. У нее чемоданчик совсем небольшой, показала, как до метро добежать, даже поцеловала на прощание. Так она, видите ли, обиделась, не звонит теперь, в Питере не захотела встретиться. Питер – это все-таки заштатный городок. Ну, и что – она, Ника, наверное, заговорила тебя, уболтала своими провинциальными байками?
– Вообще-то, Ника не болтушка. Но знаешь, что она мне рассказала. Помнишь, когда мы по Закавказью ездили, там еще была пожилая пара. Валентина Ивановна и Николай Сергеевич. Журналисты в прошлом. Симпатичные очень. Они тогда нашу Нику «княгиней» величали.
– Тоже мне, княгиня захолустная. Такая же, как мой Федечка.
– Неправда, мне нравятся ленинградцы. А Вероника вообще красавица, видная женщина и держится достойно. Не знаю, чем она тебе насолила. Так вот, Николай Сергеевич написал ей, что Валентина Ивановна умерла. Что у нее какая-то болезнь случилась, вот она и умерла. Высохла вся – а весу у нее двадцать пять килограмм осталось, понимаешь? Как это ужасно!
– А мне-то что до этого?
– Аня, отчего ты такая злобная стала?
– Ты выпила, Ира, и несешь, бог знает, что. Ну что еще Ника рассказала?
– Рассказывала о семье, о муже, о сыне. У нее все хорошо, муж работает в Академии, в общем, все благополучно. Рассказывала, что несколько лет назад, еще до замужества, ездила с подругой в Гагры. И там за ней увивался некто Гоча, местный ментовский начальник…
– Знаю я этого Гочу – амбал, красавец, сердцеед. Вообще-то, наглец приличный…
– Так вот, он уговорил ее на лодке покататься, не на катере, а на лодке… Вдвоем понимаешь? – на лодке, и чуть не изнасиловал… Представляешь, стоим мы в центре универмага, а она громко на весь зал вещает: «Чуть было не изнасиловал!», все оборачиваются. В общем, отвел лодку подальше от берега, она так испугалась, что даже кричать не могла. А потом на катере подъехали спасатели, потому что лодка далеко в море ушла, и она пересела к ним…
– Ну и дура. Сказала бы – извините, все в порядке, сейчас вернемся. Я бы такой случай не упустила… За мной ухаживал югослав… по типу этого грузина. Вообще югославские мужчины… Высокие, галантные, усатые. Ручки целует, всю тебя зацелует целиком… Даже мою некрасивую складочку на животе – «ах, какая симпатичная складочка, очень даже желанная складочка». Подожди, подожди… – Аня услышала шаги в прихожей и громко спросила. – Это ты, Оля? Ты что, неужто решила мамашку навестить?
– Да нет, я забыла у тебя кое-что из своих вещей.
– Хорошо, не забудь тогда хотя бы дверь закрыть, забывчивая ты моя! – крикнула Аня.
– Оля пришла? Умираю, хочу посмотреть на твою красавицу-дочь. Ведь я не видела ее… Ах, я свинюшка, смотри, что я натворила, прости меня, Аннушка…
– Да оставь ты, сиди, не дергайся. Тьфу на этот гнусный ковер, терпеть ненавижу… Давай-ка я еще тебе налью.
Ира отстранила свой стакан:
– Я еще и половины не отпила.
– Не хочешь, брезгуешь компанией подруги… Дай-ка мне сигарету!
Ира протянула пачку:
– Страсть, как хочу ее видеть. На кого она похожа?
Анна закурила:
– На Вахтанга Кикабидзе, а может быть – на Гочу Гочаву из Гагров.
– Ну ладно тебе.
Анна дотянулась до пепельницы и поставила ее себе на живот.
– На Федечку, на кого же еще? Вылитый Федя, ген в ген. И дружит с отцом – просто не разлей вода. Папина дочка. Но Федька мой – страшила, а Оля – чистая красотка. Притом, Федор – один к одному его матушка. Придется мне кошку гладкошерстную завести, норвежскую голубую. Чтобы в семье хоть кто-то оказался на меня похож. Куда ни посмотришь – вокруг одни только Федьки…
– Сколько ей, уже двадцать есть? Так же, как и моей. У нее же, я помню, с глазами плохо. Не стало хуже?
– А я почем знаю? Она ничего не рассказывает. Взро-о-ослая… Линзы носит. Раз ночью ходит в сортир, в очко попадает – значит, видит.
Ира обернулась.
– Оля, какая же ты стала красавица, – она поставила свой стакан. – Ах, какие у нас ножки! Ну, ты меня помнишь?
– Как это не помнит? Кто эта тетя, Оля?
– Ну, ладно, мама, дурачиться. Ира Гнатова, вот кто, наша самая знаменитая переводчица, интерпрето…
– Ай, молодец, хорошая девочка! – сказала Ира. – Ну, давай поцелуемся, моя милая!
Оля оценивающе посмотрела на Иру, стала дурашливо чесаться.
– Прекрати паясничать, – сказала Анна.
– Ну, давай обнимемся, Оля, – повторила Ира.
– Не люблю обниматься и целоваться.
Анна скривилась и сказала презрительно:
– Ты, наверное, от своего толстого кавалера.
– Боже ты мой, у тебя есть мальчик!
– Какой мальчик – старый, жирный папик с голдой в два пальца толщиной.