Цукерман освобожденный

Он всю ночь не сомкнул глаз, и не только из-за света, горевшего в похоронном бюро. Он ждал, позвонит похититель снова или шутка закончилась. В три часа ночи он, лежа в кровати, чуть не потянулся к телефону — позвонить Лоре. В четыре чуть было не позвонил в полицию. В шесть чуть было не позвонил в Майами-Бич. В восемь встал, выглянул в окно и, увидев у похоронного бюро конного полицейского, подумал об отце в доме престарелых. Об отце он думал в три, в четыре и еще в шесть. Он часто думал о нем, глядя на свет в похоронном бюро. У него никак не шла из головы песня «Цу-на, цу-на»[20], которую много лет насвистывал отец, до этого десять лет насвистывавший «Бай мир бисту шейн»[21]. «Эта песня, — объяснял родным доктор Цукерман, — расположит к евреям столько сердец, сколько ничему прежде не удавалось». Мозольный оператор даже побежал и купил, наверное, пятую за всю свою жизнь пластинку. Цукерман, тогда второкурсник, приехал домой на рождественские каникулы, и «Цу-на, цу-на» ставили каждый вечер перед ужином. «Эта песня, — говорил доктор Цукерман, — утвердит государство Израиль на карте мира». К сожалению, Натан, изучавший гуманитарные науки, начал понимать, что такое антитезис, так что, когда отец по оплошности добродушно спросил старшего сына, нравится ли ему эта музыка, ему сообщили, что будущее Израиля определит расстановка политических сил на международной арене, а не «еврейский китч» на потребу гоям. На что доктор Цукерман стукнул кулаком по столу: «Вот тут ты не прав! Ты совершенно не способен понять чувства простого человека!» Они препирались все Рождество, и не только по поводу достоинств «Цу-на, цу-на». Но к середине шестидесятых, когда он поставил Натану пластинку, где сестры Берри пели песни из «Скрипача на крыше», споры закончились. К тому времени отец уже был в инвалидном кресле в Майами-Бич, старший сын давно окончил университет и стал известным писателем, и, прослушав песни мюзикла, Натан сказал, что они просто великолепные. «На прошлой неделе в синагоге, — сказала мама, — после службы кантор спел нам заглавную песню. Все слушали не шелохнувшись». После первого инсульта доктор Цукерман с матерью Цукермана стали посещать вечерние пятничные службы. Впервые в жизни. Чтобы раввин, который будет его хоронить, не был им совсем незнаком. «Эти сестры Берри, — заявил отец, — и эта пластинка сделают для евреев не меньше, чем сделала „Цу-на, цу-на“». — «Очень может быть», — ответил Цукерман. А почему бы и нет? Он уже не был студентом, изучавшим гуманитарные науки, отец уже не зацикливался на уроне, который сын нанес еврейскому делу, написав свою первую книгу, а до «Карновского» оставалось три года.

Он не стал звонить ни Лоре, ни в полицию, ни во Флориду, а собрался с мыслями и в десять решил позвонить Андре — тот наверняка знал, как поступать с подобными угрозами. Его европейская галантность, струящаяся седая шевелюра, акцент из Старого Света — все это тыщу лет назад обеспечило ему несколько презрительное пот de guerre[22] Метрдотель, но для тех, чьи дела он вел, а не для тех, кому дела перепоручал, Андре Шевиц значил много больше. Андре не только оказывал содействие многим американским и зарубежным писателям, он еще разбирался с манией величия, алкоголизмом, сатириазом и налоговыми трагедиями полутора десятков всемирно известных кинозвезд. По первому зову он летел на съемки, чтобы поддержать кого-то, а раз в несколько месяцев непременно обзванивал разбросанных по всей стране детишек, чьи мамы уехали в Испанию снимать киносагу или папы отправились в Лихтенштейн разбираться со своими фиктивными корпорациями. Летом любой ребенок, разве что не осиротевший вследствие семейного катаклизма, о котором трубили в «Нэшнл энквай-ерер», проводил школьные каникулы с Андре и Мэри в Саутгемптоне; жарким августовским днем нередко можно было наблюдать две-три миниатюрные копии самых часто фотографируемых кинознаменитостей, поедающих арбуз на кромке бассейна Шевицев. Первый болезненный развод Цукермана, развод с Бетси девятью годами ранее был безболезненно проведен для него по ценам магазина «Все за пять и десять центов» адвокатом Андре (и миссис Рокфеллер); два года назад жизнь ему спас оперировавший светских дам хирург Андре, а после лопнувшего аппендикса и перитонита он приходил в себя в гостевом домике Шевицов в Саутгемптоне; обслуживали его горничная и повар Шевицов — и его собственная Лора по выходным, а он подремывал на террасе, нежился в бассейне и снова набрал двадцать фунтов, потерянные за месяц в больнице. И начал писать «Карновского».