Цугцванг

«Да я и не претендую!» — вздыхаю, разглядывая то, что мне принесли с горечью, — «Еще и рыба…чтоб меня во все дыры! Это единственная вилка, которую я не помню, потому что ненавижу эту идиотскую рыбу!!!»

Озадачено смотрю на приборы и хмурюсь, легко касаясь серебряной, начищенной до блеска ручки.

«Сколько там должно быть зубчиков?! Да хрен его знает! Мама учила, но это было так давно, что я и не вспомню при всем желании…»

К тому же на этих ее уроках, мы с Элаем в основном пинались и дергали друг друга, почти ее не слушая.

«О чем я сейчас дико жалею…О боже, и что мне выбрать?!»

Сейчас я даже благодарна, что сижу, как отщепенец — меня же реально будто отделили от королевского семейства, выпихнув на расстояние. Нет, я изначально вздохнула с облегчением…ладно, это было немного неприятно, но в конце концов данный факт играет мне на руку: на меня никто не смотрит, а значит не видит тягот выбора.

«Зубчики…сколько их там было?! Три…четыре…ну…эм…наверно эта?»

Беру вилку с ровным рядом из четырёх зубчиков, которая, как по мне, и является «рыбной», но сразу слышу громкий, показательный цык.

«Твою мать…»

Еще раньше, чем я поднимаю глаза, знаю: облажалась. И еще кое что знаю: это видели все. Убеждаюсь, отрываясь от тарелки, и вижу, как вся королевская чета смотрит на меня. Не успеваю выхватить реакцию, кроме одной: Марина. Она прямо смакует мой провал, поднося бокал к губам, и перед глотком тянет:

— Che peccato. E lei ci ha provato così tanto…(Какая жалость. А она так старалась… — итал.)

Чувствую себя дурой, а тот факт, что я не понимаю ни слова, утрирует ощущение полного социального отрыва, коим меня изо всех сил стараются попрекнуть. Итальянский не входит в список языков, которых я знаю, что в этом доме явно считается моветоном. Адель то вон подтверждает, я ведь прекрасно слышу ее не очень то и старательно подавленный смешок, из-за которого краснею только сильнее. Не хочу, но все равно бегло цепляюсь за Максимилиана, будто он сможет мне помочь, право слово. Нет, не сможет, да и какое ему дело? Он уставился в сторону, поджав губы, бесится.

«Наверно считает, что я в очередной раз его опозорила…»

Это неприятно, но мне остается только наблюдать за тем, как он переводит взгляд на сестру и отвечает ей также загадочно:

— Smettila, Mara. Adesso. (Прекрати, Мара. Сейчас — итал.)

«Вообще-то, как бы не очень вежливо говорить на другом языке, если хотя бы один человек за столом его не понимает. Или это правило этикета они игнорируют?! Как удобно…»

Складываю вилку и нож на тарелку, как учила мама, крест на крест, что означает: блюдо мне не понравилось. И снова вызываю смешок…

— Чтобы выказывать свое «фи», надо для начала выбрать правильные приборы, милая. Или это "просто так", а может от скуки? Нечем заняться?

«А тебе нечем заняться, старая морда, кроме как следить за мной коршуном?!» — очень хотелось ответить, но я не делаю этого.

Привычно отворачиваюсь к прозрачным дверям, ведущим во внутренний дворик, где искрится зима. Не провоцирую, не ведусь, но на самом деле ей не нужно это. Марина уже нашла повод, и теперь уцепилась за него так крепче бультерьера, который уж точно не разожмет челюсти…

— Макс, милый, она у тебя немая что ли? Или ты так жестко трахнул ее в рот, что повредил голосовые связки? Поаккуратней надо с игрушками…

Слова попадают в цель, я ведь чувствую эти ровные линии порезов на своем сердце. Мне больно и ужасно неприятно, как будто облили чем-то вонючим на глазах у целой толпы, которая только и ждет, требует зрелище и крови. При том исключительно моей.

— Прекрати, — вмешивается Михаил, но Марина усмехается.

— Что такого? Макс ведь действительно никогда не был бережным ребенком…да и разве я сказала что-то обидное? Судя по ее сестре, быть шлюхой в ее крови. Это скорее…

Звучит жесткий удар, от которого даже приборы подпрыгивают, но я не оборачиваюсь и не смотрю. Мне нельзя. Если я перестану фокусировать взгляд на сугробах, точно разревусь.