ЦРУ против СССР

Они, сочинитель и покровители, перепугались, что это повлечет последствия для распоясавшегося антисоветчика, посему аккредитованные в Москве корреспонденты «Нью-Йорк Таймс» Г. Смит и «Вашингтон пост» Р. Кайзер встретились с Солженицыным, дабы взять у него интервью. Встречу обставили в ужасающе конспиративном духе – надо было показать не меньше как всему миру, что увидеть сочинителя иностранцам – «подвиг». Идиотизм всего последовавшего можно передать разве словами одного из «героев» тайной беседы – Р. Кайзера. В своей книге, впервые вышедшей в США в 1976 году, Кайзер с убийственной серьезностью открылся:

«В то время дело представлялось опасным и вызывало немало опасений. Мы не знали, что нас ожидает высылка казалась вполне возможной и что ожидает Солженицына. Вот как я записал все это три года назад, слегка отредактировав спустя три года.

Нам сказали взять с собой магнитофоны и фотоаппараты, чтобы запечатлеть интервью и Солженицына с семьей для потомства. Нас предупредили: идти, не привлекая внимания. Я завернул магнитофон и фотоаппарат в старые номера «Правды» и сунул в авоську, какие русские обычно носят в кармане. Я надел джинсы и потертую рыжую куртку, которые обычны среди московских студентов, и вышел из квартиры в десять утра.

Сначала я отправился в американское посольство сообщить о своих намерениях консулу. Об этих мерах предосторожности мы договорились заранее. Если мы не дадим знать о себе к семи вечера (сообщил я консулу в записке, которую передал ему через стол), он должен обратиться с официальным запросом. Мы оба находились в Москве только семь месяцев и все еще не были уверены в нашем статусе. Мы принимали эти меры предосторожности, зная, что никогда не простим себе, если что-нибудь произойдет. Нужны или полезны они были – открытый вопрос. Из посольства я направился в магазин, где запасся двумя булками. Затем, как было договорено, я поехал, меняя автобусы, чтобы выяснить, нет ли за мной слежки. Ничего подозрительного.

Я встретился с Риком (Смитом) на углу у дома Солженицына на улице Горького, и мы подошли в подъезду. Тут мы увидели милиционера, стоявшего у входа… Мы выскочили из двора, обошли квартал и через пять минут подошли к подъезду с другой стороны… Милиционер ушел. Вошли в подъезд, перед нами дверь квартиры Солженицына. Но тут у лифта стояла женщина. Мы немного подождали, пока она вошла в лифт. Тогда мы позвонили. Загремел засов, и слегка открылась дверь на цепочке. За ней растрепанная борода. Он внимательно осмотрел нас и впустил. Он волновался не меньше нас, и потому нам пришлось представляться дважды…

В квартире были задернуты шторы… Он вручил нам пачку бумаг, оказавшихся «Интервью с „Нью-Йорк таймс“ и „Вашингтон пост“… Мы поняли, что его не интересуют наши вопросы. Он намеревался сам провести интервью с собой. Рик разнервничался. Он всегда опасался, что мы попадем в ловушку – будем делать то, что нужно Солженицыну, а не нам».

С некоторым трудом пронырливые журналисты убедили Солженицына принять их правила игры. Последовала четырехчасовая беседа, во время которой все трусили изрядно. Дело было сделано. Смит и Кайзер вышли, уселись в машину, которую жена одного из них подогнала и оставила поблизости. Скорее от опасного места! Но при развороте – резкий удар – в машину врезалось такси…

«Я услышал крик Рика: „Хватай все и беги, беги, беги!“ Об этом же подумал и я, и, схватив наше оборудование, бесценный единственный экземпляр интервью, я ринулся из машины, прыгнул в троллейбус и был таков!» – завершает Кайзер описание памятного дня. Очень скоро журналисты выяснили, что авария отнюдь не была «подстроена» [208].

Вот так организовывались контакты Солженицына с представителями «свободного» мира. Последние прекрасно понимали, что злоупотребляют своим официальным положением, определенно занимаются отнюдь не похвальным делом. Впрочем, каждому свое. Мелкотравчатые газетчики выполняли посильные задания, а серьезные люди в Вашингтоне делали то, что по плечу только им.

ЦРУ бросает в бой стратегический резерв. На рубеже 1973 – 1974 годов на Западе печатается «Архипелаг». ЦРУ затевает оглушительную пропагандистскую кампанию.

Книга не имеет ни малейшего отношения к литературе, это очередной ход в «психологической войне». Солженицын с головой окунается в политику самого дурного пошиба, действуя как опытный провокатор. Опьяненный Нобелевской премией, он вознесся: «Вот когда я могу как бы на равных поговорить с правительством. Ничего тут зазорного нет: я приобрел позицию силы – и поговорю с нее. Ничего не уступлю сам, но предложу уступить им».

С неописуемой заносчивостью он выдвигает различные требования в трескучих заявлениях, печатающихся на Западе и передающихся по радио на русском языке в Советский Союз. Теперь он с гордостью признается, что давно наладил тесные контакты с «радиоголосами» на Западе. Что бы ни передавал им Солженицын, моментально включалось в радиопередачи на СССР.