Цивилизация

В результате — за всеми этими заморочками — прошлогодний отчёт как-то не сильно меня впечатлил, хоть и очень даже было чем. Ведь не зря же и неглупыми людьми сказано, что если долго мучиться — что-нибудь получится. Вот и у моего ливийца в конце концов получилось. Гусеницы уже в основной своей массе "под ёжика стриженые" — не то, чтобы не появлялось в каждом новом поколении прежних "патлатых" — появляются, конечно, но теперь они в таком меньшинстве, что без сожалений выбраковываются все, так что окончательный успех уже не за горами. Как раз в прошлом году мои индогреки и рискнули поэкспериментировать — Мунни запустила коконы и паутину гнёзд в пряжу, а Рам выткал из неё пробную шаль, которую наша главная шелкопрядильщица и испытала затем на себе, не ощутив при этом ни малейшего дискомфорта.

С самим вывевшим мне эту "стриженую" породу гусениц ливийцем забавная метаморфоза вышла. Тогда, получив от меня это задание, он не шибко-то рад был этой возне с волосатыми червяками, но управляющий охарактеризовал мне его как работника усидчивого и добросовестного, на что — вкупе с морковкой перед носом в виде надежды на освобождение — я и мог только всерьёз рассчитывать. Но вышло так, что за эти годы — особенно после первых заметных успехов — раб всерьёз этим делом увлёкся. Я, значится, принимаю результат его трудов, объявляю ему о полностью и честно заслуженной им свободе и прошу его — я ведь УЖЕ объявил ему освобождение, как и обещал, а значит, повелевать уже не вправе — только о дух вещах. Во-первых, подсказать мне, кого ему на замену для дальнейшей работы в этом направлении назначить, а во-вторых, подумать, да и определиться, чем он сам на свободе промышлять намерен, потому как я если отпускаю раба на заслуженную им свободу, то уж всяко не коленкой под жопу. И тут он, недолго думая, просится на эту же самую работу в качестве вольнонаёмного. Представлял-то он себе эту перспективу, конечно, несколько иначе, но выезда с Карфагенщины не испугался.

— Как наш ценз-то прошёл? — поинтересовалась Юлька, которой Велия успела уже сообщить о пришедшем мне вчера из Кордубы официальном письме.

— Да на вот, почитай сама, — я взял из протянутой мне супружницей открытой шкатулки распечатанный папирусный свиток и подал его историчке, — Нормально всё у нас прокатило, да и в остальном для нас всё остаётся так, как и было до сих пор, так что зря ты тревожилась. Ну кому мы ТАМ нужны или интересны?

ТАМ — это в Риме, где как раз шёл очередной ценз римских граждан, коими и мы, если кто запамятовал, тоже числимся, и опасалась Юлька зловредной въедливости нынешних римских цензоров — Луция Валерия Флакка и Марка Порция Катона. Ага, того самого Катона, дорвавшегося наконец до вожделенного цензорства. Он и раньше-то много кому ухитрялся жизнь отравлять, а уж теперь-то, с цензорскими полномочиями — если и не весь Рим, то уж практически весь римский нобилитет от него стонет, и в особенности сципионовская группировка. И если бы мы, допустим, проживали в Риме и имели в нём собственность, то вполне возможно, что досталось бы до кучи и нам. Это ведь у франков только средневековых их знаменитый принцип "вассал моего вассала — не мой вассал" не только декларируется в теории, но и соблюдается на практике, а с римской клиентелой всё позапутаннее и позапущеннее. И если я — клиент сципионовского клиента, то это в глазах сципионовских недругов хоть и нетяжкое, но всё-же преступление, и в этом смысле для юлькиных опасений основания имелись. Но на практике — кому мы там на хрен нужны, простые и неимущие римские пролетарии, в римской политике не участвующие и никак на неё не влияющие? Это здесь, на нашей лузитанской Турдетанщине, я по традиционным римским меркам аж цельный сенатор, да ещё и из числа основняков, а в Риме — эрарий, да ещё и никчемный. Налог-то ведь с эрариев исходя из их имущества назначается, а у меня вся собственность тут, там же я — официально — гол как сокол.