Цивилизации

В этих местах начинаются обычные истории цивилизации. Помещая их в книге относительно поздно и отводя им не самое главное место среди обитателей лесов и степей, я рискую навлечь на себя обвинения в извращенности или любовании этим. Но я делаю это сознательно, желая выделить три важных положения; читатель уже должен был их заметить, но, чтобы застраховаться от непонимания, сформулирую точнее. Во-первых, историю цивилизаций нельзя излагать хронологически без того, чтобы впасть в заблуждение. Если у цивилизации и было историческое начало, момент появления на свет, мы не знаем, когда это произошло. Например, прежняя уверенность в том, что Шумер — первая культура, достойная называться цивилизацией, рассеялась под влиянием растущего понимания того, что различные составляющие цивилизации из нашего традиционного списка признаков возникали в разное время и в разных местах: земледелие возникло в районах Новой Гвинеи (см. ниже, с. 350–354) и на юго-востоке Азии, а возможно, и в Перу раньше, чем в Шумере и долине Иордана[501]. Благодаря недавним находкам мы получим образчики существования того, что можно назвать письменностью, в Китае и, возможно, на юго-западе Европы раньше, чем в Шумере. Старейшим обнесенным стеной городом, мы сейчас считаем Иерихон, но первые монументальные здания, согласно современным представлениям, возникли на Мальте (см. ниже, с. 422–424).

В любом случае все традиционно идентифицирующие элементы цивилизованной жизни возникают очень незаметно, неравномерно, с частыми отступлениями и компромиссами. Соотношение между земледелием и собирательством в жизни обществ, практикующих оба занятия, — а большинство человеческих общностей относится именно к этой обширной группе — меняется таким образом, что нанести на карту результаты возможно далеко не всегда, не исключая критический момент, когда это соотношение решительно склоняется в одну сторону. Охотники часто меняют пастбища своей добычи, поджигая лес, устраивая изгороди или просто перегоняя животных. Собиратели обычно оставляют в земле семена. На Андаманских островах женщины, собирая плоды дикого ямса, возвращают на место его стебли, чтобы «обмануть Пулугу», капризную богиню, которой принадлежит ямс[502]. В Таиланде в начале 1960-х годов «красные археологи» в поисках следов существования раннего земледелия нашли в пещере хранилища зерна, очевидно, оставленного для посадки 12 тысяч лет назад[503].

Во-вторых, свержение с трона Шумера, Египта, Китая и Инда, отказ от признания их ведущей роли позволяет поместить их в контекст, в котором они сами становятся понятнее. Они входят в один класс сред, где возникает цивилизация, — класс не обязательно лучший или более благоприятный. К этому месту книги читателю, который был настолько снисходителен, что добрался до него, должно быть ясно, что цивилизационный импульс распространен чрезвычайно широко. Почти любое окружение, в котором способен жить человек, испытало на себе его стремление приспособить среду к человеческим потребностям. И преобразование природы в болотах и лесах может быть не менее впечатляющим, чем на почти не знающих дождей речных берегах.

Наконец, в-третьих, стремление поставить цивилизации этих древних речных долин во главе списка подкрепляет то, что я называю диффузионистской иллюзией.

Люди всегда говорили о «распространении» цивилизации из одного места в другие, а не о ее возникновении другими путями. Мне кажется, причина тому — две формы самообмана. Первая — это похвала самому себе. Если мы предполагаем (из чего обычно люди всегда исходили на протяжении своей истории), что наш образ жизни — вершина человеческих достижений, нам необходимо представить его уникальным или по крайней мере редким: когда находишь много примеров того, что считал уникальным, приходится объяснять это рассеиванием. Но в действительности цивилизация — явление вполне заурядное, цивилизационный порыв настолько распространен, что преобразует почти любую пригодную для жизни среду. Народы, которые перед лицом природы согласны отказаться от этого порыва или сильно его сдерживают, встречаются гораздо реже тех, кто, подобно нам, сокрушает природу, делая из нее то, что мы одобряем. Отношение таких сдержанных культур объяснить гораздо труднее, чем отношение культур цивилизованных.