Цицерон

«Утешение» до нас не дошло, но, как и в случае с «Гортензием», ученым нового времени удалось, опираясь на несколько сохранившихся фрагментов и на некоторые другие произведения, близкие по времени и содержанию (в первую очередь «Тускуланские беседы»), создать более или менее убедительную реконструкцию. По всей вероятности, Цицерон нарушил стоическую заповедь, согласно которой полагалось предоставить времени умерить скорбь, и написал «Утешение» сразу же после смерти Туллии. Тут же, немедленно хочет он найти утешение, читая размышления философов, обнаруженные в библиотеке Аттика. Он читает Крантора, других авторов, обнаруживает у них обычные для темы общие места: умереть молодым — хорошо; жизнь человеческая настолько горестна, что расстаться с ней — благо и т. д. Рассказ о чтении «Утешений» — своего рода введение к книге. Затем Цицерон излагает взгляды различных философских школ — перипатетиков, эпикурейцев, киренаиков, стоиков (в первую очередь Клеанфа и Хрисиппа) — на то, можно ли и надо ли преодолевать скорбь. Цицерон высказывает критические замечания и в конечном счете признает наиболее убедительными аргументы академика Крантора, восходившие к учению Платона. Однако ученые реминисценции служат Цицерону лишь формой для выражения собственных чувств. Читая размышления и описания в сочинениях философов, он каждый раз заново переживал свою утрату. Так, на собственном опыте постигает он проводимое стоиками различие между «скорбью» и «горем». Горе проявляется в выражении лица или в слезах, с ним Цицерон еще может справиться; но скорбь есть состояние души, внутренняя рана, и тут он бессилен. Пытаться освободиться от скорби значит лишиться части души. В скорби душа живет и преображается. Тот, кто отказался от скорби, скажет Цицерон в «Тускуланах», уподобился животному. Скорбь следует принять изатем преодолевать с помощью философии. И не следует соблазняться мыслью Хрисиппа, будто знаки скорби есть приношения, радующие покойного. Не стоит верить народным предрассудкам, согласно которым похоронные обряды нужны, дабы умилостивить души усопших и примирить их с нами. Цицерон это понимает, и все же ему кажется, что, подавляя слезы, он наносит Туллии обиду.

Самым полным источником утешения остается для него учение Платона о бессмертии души. Уже в «Гортензии» эта гипотеза рассматривалась как самая вероятная. Здесь, в «Утешении», не остается никаких сомнений. Души, подобные душе Туллии, не могут погибнуть, как не погибли души великих людей прошлого, хотя бы, например, Сципиона. Цицерон возвращается в круг мыслей и образов мифологической картины, что завершает диалог «О государстве». То, что ранее было надеждой, со смертью Туллии превратилось в уверенность. В памяти встает последняя ночь Катона в Утике, он провел ее за чтением «Федона» и окончил самоубийством.

Согласно наиболее вероятным предположениям, «Утешение» написано между 7 и 11 марта в Астуре. В письме от 11 марта Цицерон делится с Аттиком намерением, которое естественно продолжает мысли «Утешения»: воздвигнуть святилище в память Туллии. Кажется, правда, Цицерон уже обсуждал этот замысел с другом в пору их совместной жизни в Риме. Святилище должно было представлять собой не столько могилу, сколько, как мы бы сейчас сказали, «часовню» — маленький храмик, окруженный колоннадой. Сооружения такого рода греки называли «героон» и возводили их обычно в честь людей, которым приписывалось божественное происхождение, основателей городов, более или менее мифических персонажей, полубогов. Многие философы делали отсюда вывод, что и традиционные божества — не более чем души смертных,, оказавших особенно большие благодеяния человечеству; даже эпикурейцы, которые обычно подчеркивали, сколь огромно расстояние, отделяющее богов от людей, утверждали, что Эпикур носил в душе некоторую божественную потенцию. В таких рассуждениях заключена уверенность: человек высокой духовности не может навсегда исчезнуть, и так же не может исчезнуть существо, подлинно и глубоко любимое. Сохранились надписи на могилах молодых римлянок, в которых выражается уверенность, что они стали богинями, уподобились Венере, Диане, другому божеству. Умерший — не только горсть пепла, в которой сохраняется искра жизни, как полагали римляне в старину. Он обретает собственную жизнь, не знающую материального воплощения, и существует где-то на полпути между прежним местом жизни и обиталищами традиционных богов. Думать так о Туллии Цицерона, бесспорно, заставляли философские представления, но здесь чувствуется и некий новый взгляд на мир, который затем развивался в эпоху империи, и, конечно, глубокая любовь к дочери.