«Глядят, — а Клеомен сидит рядом с наместником». Несмотря на вопли толпы, капитаны были арестованы и преданы суду. По своему обыкновению Веррес нашел обвинителя, какого-то пройдоху из своры Тимархида.
Весть об этом разнеслась по Сицилии. «Приходят в Сиракузы отцы и родственники бедных молодых людей, потрясенные внезапной вестью об этом своем несчастье. Они видят своих детей, закованных в цепи, выносящих на собственных плечах кару, которую заслужил наместник; они являются в присутствие, защищают сыновей, громко жалуются, взывая к твоей чести, которой у тебя не было ни тогда, ни когда-либо раньше. Был в числе отцов некий Дексон Тиндаридский, знатный гражданин, твой гостеприимец; он принимал тебя в своем доме… — неужели даже он, этот почтенный старец, не тронул тебя своим горем, неужели даже его слезы, его седина, священное имя гостеприимца не могли удержать тебя от преступления — внушить тебе хоть слабую долю человеческого чувства?.. А впрочем, уместно ли вспоминать о правах гостеприимства, говоря об этом кровожадном чудовище?.. Нет, это уже не жестокий человек, это — дикий и ужасный зверь!»
Он видел старика-отца и не смягчился, а ведь у него самого дома остался отец, такой же седой старик, у него самого был юный сын. «И все-таки ни вид твоего сына не напомнил тебе о врожденной человеку любви к детям, ни мысль о далеком отце не заставила тебя отнестись сочувственно к горю отца!»
Среди арестованных был один человек. В тюрьме он написал защитительную речь. Не для того чтобы спастись — нет! Он знал, что приговорен. Но он хотел обличить Верреса, перечислить все его преступления. И речь эту он посмел открыто произнести на площади Сиракуз. Впоследствии она в списках ходила по всей Сицилии. Он говорил, что Верресу недолго еще торжествовать — в Риме его ждет суд, где он ответит за все свои беззакония. «Напрасно Веррес рассчитывает убийством свидетелей стереть правду с лица земли, — писал он, — грознее будет в глазах… судей свидетельство моей тени, чем если бы я живым предстал перед судом… Не одни только толпы живых свидетелей явятся к разбирательству твоего дела; духи-мстители за кровь невинных, Фурии, видевшие твое преступление, покинут ад и предстанут с тобой перед судьями».
Среди такого страшного волнения был наконец созван этот суд. Наместник не отважился позвать
Ночью я подъезжал к Гераклее, рассказывает Цицерон; вдруг вдали показался яркий свет факелов. В недоумении глядел наш герой на странное зрелище. Приблизившись, он разглядел наконец, что навстречу ему двигалось шествие с факелами в руках. То были закутанные в покрывала женщины, все в черном. Толпа молча расступилась, и на землю перед Цицероном, рыдая, упала женщина. То была мать одного из казненных юношей. «Называя меня своим спасителем, тебя — своим палачом, она припала к моим ногам и так взмолилась ко мне, плача о своем сыне, как будто от меня зависело вызвать его из могилы».
И я требую от имени моих клиентов, заключает Цицерон, правосудия, ибо даже если бы судьей Верреса был его родной отец, он не мог бы его оправдать