Цитадель тамплиеров

— В том-то и дело, святой отец. Это — грех, грех и еще раз грех, но дикая кровь начинает во мне стучать, когда вижу ее. Я подкупил слугу и послал ей письмо, потом и другое. Она не сразу ответила… Но… Не отвергла. И согласилась видеть меня. Немного денег — и камеристка ее провела меня ночью в сад. Была поздняя осень, но сад расцвел для нас, как сад Эдема. Я не сошел с ума от счастья лишь потому, что помнил обет. Розамунда увидела во мне рыцаря, я не мог поступить недостойно. Нет ничего ужаснее, чем нарушить обет, не правда ли?

— Н-да, — кивнул «отец Марк».

— Сколько раз я решался отправиться к ее отцу и попросить руку Розамунды. Он бы не отказал. Для провинциального барона было бы честью породниться с отпрыском лангедокских Труа. Но, уже облачившись для выхода, я отступал в отчаянии.

«Отец Марк» перебирал четки, глядя вдаль.

Юноша продолжал:

— Я полагал, что хуже не может быть. Да. До вчерашнего вечера.

Священник встрепенулся.

— Что случилось вчера?

Рыцарь вздохнул и сглотнул слюну.

— Вчера… отец Марк, смотрите, что делается в природе. Нетрудно сойти с ума и более стойкому, нежели я.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, да, именно. Именно в этом желаю признаться. Не знаю, как оно случилось. Я не прилагал усилий, и Розамунда не завлекала меня. Наши одежды упали с нас… Я помню плохо. Дурман, опьянение. И — блаженство. И это еще не все!..

Де Труа запнулся.

«Отец Марк» подтолкнул его.

— Говорите же, сын мой! Облегчите душу, я слушаю.

— Я вернулся домой. Я решил, что Розамунда дороже рыцарской чести. Завтра, сказал себе, ты пойдешь к барону и объяснишься. Но дома меня уже ждал посланец из Иерусалима. Я получил рескрипт, из коего следовало, что я должен прибыть в капитул тамплиеров для вступления в члены ордена.

«Отец Марк» пожевал губами.

— Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?

— Это не увлечение, это…

— Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но, тем не менее, вы посвятили его во все обстоятельства.

— Конечно, полностью.

— Какими же средствами он укреплял ваш страждущий дух?

Де Труа призадумался.

— Сама беседа с ним была облегчением, — неуверенно сказал он. — И отец Мельхиседек говорил, что ежедневно молится за меня.

— Молить Господа о спасении души вашей я тоже, конечно, буду, — сказал «отец Марк», глядя в пространство. — Но вряд ли мои молитвы столь действенны.

Меж бровями де Труа образовалась складка.

— Должен признать, что ход мыслей ваш для меня туманен.

«Отец Марк» обнадеживающе улыбнулся.

— Не спешите, друг мой, — сказал он мягко, — я не хочу обнадеживать Или разочаровывать вас. Но думаю, как вас вызволить из тисков… О чем-то, кроме молитв.

Юноша поправил пряжку на своем плаще.

— Право, вы говорите немного не так, как отец Мельхиседек. Я имею в виду благочиние. Но не мне рассуждать об этих предметах.

— Да, по части святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим. Думаю, что не стоит, надеясь на Господа, пренебрегать здравым смыслом.

Де Труа выглядел удивленным.

— Бог везде и во всем, и отец Мельхиседек…

«Отец Марк» вновь положил руку ему на колено.

— Вы правы, сын мой, вы правы. Не будем устраивать богословский диспут. Для уточнения планов, о коих я думаю, мне придется вас навестить в вашем жилище.

— Я буду рад.

— Причем секретно. Вы понимаете, почему?

— Нет.

— Сын мой! — укоризненно произнес «отец Марк».

— Хорошо, хорошо, святой отец. Я не знаю зачем это нужно, но делайте, как удобно. Вверяю себя вашей воле.

— Вы остановились у северных ворот?

Шевалье де Труа объяснил, где он живет и как к нему добраться, чтобы не попасть никому на глаза.

— Когда вы ждете денег из Франции?

— Забыл вам сказать. Их уже привезли. До письма из Иерусалима.

— Письмо вы, надеюсь, еще не сожгли?

— Нет, разумеется, без него не попасть на территорию капитула.

— Каждый день умножает ваши страдания…

— Воистину так, святой отец!

— Я буду молиться и думать… Если завтра не появлюсь у вас в полдень, то не взыщите, стало быть, кроме молитвы, я ничего не могу.

«Отец Марк» рассчитал появиться у рыцаря вовсе не в полдень, а к вечеру. К этому времени шевалье дойдет в нужный градус отчаяния, и можно с ним будет сделать все, что угодно.

Шевалье встал. Глаза его засияли. Так радуется больной, которому врач объявил, что болезнь — не смертельна. Человеку, в отчаянии выбиравшему из двух веревок одну, вдруг объявили, что можно не вешаться.

Вскочив на коня, де Труа ускакал.

На следующий день незадолго до часа вечерней молитвы из дома при церкви Святого Никодима вышел человек в одежде латинского горожанина. Сверх обычного платья на нем был барашковый башлык.

Он не хотел запомниться стражникам и вошел в город, минуя ворота возле депремских боен, что было самым разумным.

Расчет бывшего ассасина оказался верен во всем, кроме одной детали. Весной одичавшие за зиму городские псы стягивались туда на запах тухлятины. Свою ошибку он понял, увидев глаза собак, полагавших задворки боен своей территорией.