Цитадель Гипонерос (ЛП)

Эти визиты к четырем промороженным телам, покоящимся за стеклами витрин в подземной комнатке, до жути раздражали Адамана Муралла (как, впрочем, терпеть он не мог и все эти «мой дражайший Адаман» или «мой драгоценный сын Маркината», которые Барофиль Двадцать Пятый полагал за хороший тон и которыми пересыпал обращенные к нему фразы). Однако же визиты повторялись почти ежедневно с тех пор, как Непогрешимый Пастырь назначил Адамана на пост первого секретаря муффия. Знак внимания, без которого Адаман Муралл, свежеиспеченный выпускник ВШСП (Высшая школа священной пропаганды), с радостью бы обошелся. Он был уроженцем Дуптината, как и муффий, но лично ему маркинатское происхождение сослужило дурную службу: вместо того, чтобы вернуться в свой родной мир, как обещали наставники, ему пришлось остаться на Белле Сиракузы на неопределенный срок, и постоянно обитать в тени одной из трех наиважнейших и наигрознейших фигур империи Ангов.

Имперская планета, безусловно, отличалась неоспоримым очарованием, климатом редкой мягкости, пейзажами поразительной красоты, людьми чрезвычайной утонченности и столицей, великолепие которой стало легендарным, но для Адамана Муралла она облеклась в цвета и в ароматы ностальгии. Прошло уже более пятнадцати стандартных лет с тех пор, как он шагнул в деремат ГТК, чтобы попасть в Высшую школу священной пропаганды Венисии. Ко времени переноса ему исполнилось одиннадцать лет, и он никогда бы не поверил, что ему так будет недоставать шести времен года, ночных звезд, проспектов, обсаженных деревьями офино, выцветшего неба и увенчанных сумрачными крышами приземистых зданий его родного мира.

Как фактотум и конфидент Непогрешимого Пастыря Муралл сопровождал главу крейцианской церкви во всех его поездках, а значит — служил дополнительной мишенью бесчисленных на него покушений. Десять дней назад, в парадном вестибюле понтификальных покоев, он чудом избежал светобомбы, которая выбросила друг за другом несколько разрушительных волн и скосила около двадцати послушников и викариев. Он отделался незначительной травмой руки и тяжелым испугом, запомнившимся еще и тем, что Адаман не удержался и испустил в свой облеган несколько капель мочи.

Большинство из пяти тысяч кардиналов церкви, покидая амфитеатр конклавов, спешили предаться в тенях своих венисийских апартаментов излюбленным занятиям, а именно — интригам да заговорам. Адаман Муралл задавался вопросом, каким чудом Маркитоль (сокращение от «маркинатянин» и «паритоль»[2], прозвище, данное сиракузянами Барофилю Двадцать пятому), заполучил две тысячи шестьсот два голоса в седьмом туре голосования. Он предполагал, что неожиданный результат выборов муффия как-то связан с высшими должностными лицами викариата, чье влияние в кулуарах дворца с каждым днем становилось все навязчивее и настырнее. Несколько прогулок в отвратительный Склеп Оскопленных, потаенную комнату, где в прозрачных шарах викарии хранили свои «личные реликвии» — свои детородные органы, — подтвердили эту гипотезу.

Он, впрочем, был не единственным, у кого возникли подозрения насчет подлинности голосования: менее чем за три года в чрезвычайном трибунале, состоявшем наполовину из кардиналов и наполовину из высших викариев, были возбуждены девять исков об аннулировании.

Адаман Муралл долго колебался, прежде чем задать вопрос, который вертелся у него на языке, но однажды вечером, когда двое земляков-сопланетян оказались в маленькой гостиной апартаментов муффия одни, он начал:

— Почему кардиналы так настроены против вас, Ваше Святейшество?

Барофиль Двадцать пятый, восседая на гравикушетке — такой же безупречной, как его облеган и ряса, — устало улыбнулся. В его темных, обведенных глубокими кругами глазах блеснул мгновенный огонек. Присборенный капюшон подчеркивал его моложавые черты. В отличие от кардиналов и придворных муффий не пудрил своего лица, и над этим пренебрежением элементарными манерами похихикивали сплетники императорского и епископского дворцов.

— Я не сиракузянин, и разбираюсь в тонкостях ментального контроля не лучше вас, мой дражайший Адаман.

— Прошу Ваше Святейшество меня простить, но я не понимаю связи между враждебностью к вам кардиналов и техниками автопсихозащиты…

Муффий встал, подошел к эркеру, выходившему на Романтигуа, историческое сердце Венисии, и долго стоял, созерцая темное зеркало реки Тибер Августус. Ему казалось, что с каждой ночью на индиговом бархате неба, рассекаемом яркими огнями первых ночных спутников, звезд становится все меньше и меньше.

— Связь? — хмуро продолжал он. — Проведите всю жизнь в попытках научиться контролировать свои эмоции, и все же вам никогда не выглядеть сиракузянином. Несмотря на то, что я — Непогрешимый Пастырь, верховный глава церкви Крейца, я остаюсь прежде всего Маркитолем, чужаком-маркинатянином, втирушей, и, точно так же, как иммунная защита мобилизуется для нейтрализации вируса, сиракузяне лезут из кожи вон. чтобы устранить меня и посадить на престол Церкви одного из своих.