Циркач

— Я не имею в виду, — продолжала Королева, — какую-то оплошность, даже если она повлекла серьезные последствия, или неверность — как бы ужасно это не звучало, — какой-то отвратительный поступок или порочность на словах или в деле: в конце концов, мы все люди. Нет, я имею в виду некое действительно абсолютное зло. Скажем, к примеру, нечто роковое.

— Сударыня, я совершил в жизни один поступок, за который мне нет и не будет прощения, — проговорил я тихо, дрожащим голосом.

Королева замолчала надолго, видимо, задумавшись.

— Это известно кому-либо, кроме вас? — спросила она затем.

— Только тому, с кем это по моей вине произошло, — прошептал я.

Королева, казалось, опять погрузилась в раздумья.

— Я читала все ваши работы, — сказала она, — и это не значит, что я полностью понимаю, что там написано. Но я могу сказать, что чувствую глубокое удовлетворение при мысли о том, что после многих лет непонимания и непризнания, ваши книги и песни нашли отклик в народе, который узнаёт в них свою радость и страдания. Я вам очень благодарна.

— Если Ваша Милость позволит, я хотел бы сказать: это я должен быть благодарен, — отозвался я. — Именно Ваша Милость — и никто иной — поощряла меня и вознесла из сословия простых необразованных дальнобойщиков на место, которое я сейчас смею занимать посреди моего народа.

Королева улыбнулась:

— Если это действительно так, и я чем-то помогла, тем лучше. Но я хочу говорить не о прошлом, а о настоящем и будущем. Я приняла важное решение, но, претворяя его, встретила сильное сопротивление. Вы вскоре поймете, почему я задала тот вопрос.

Королева закрыла глаза и медленно произнесла:

— Ваше назначение уже подписано. Вы будете посвящены в Рыцари Ордена Вечного Креста.

Я онемел. Моя душа будто взыграла и воспарила на невидимых крыльях, но в то же время мне показалось, что я погружаюсь на неизмеримую глубину. Прошло несколько мгновений, прежде чем я снова смог осознать, что происходит вокруг. Королева продолжала говорить, и ее голос звучал сперва как-то глухо, будто издалека.

— Никто не умаляет великих заслуг ваших работ, которые всему нашему народу дарят счастье и неслыханное удовольствие от чтения, — говорила Королева, — но приказ о Вашем посвящении приостановлен. В правительстве возникли разногласия касательно вашего будущего назначения. Всякая глупость, всякие, по-моему, совершенно бессмысленные выдумки, но я в любом случае должна быть в состоянии их опровергнуть.

Вновь я задрожал. Неужели ужасная, судьбоносная тайна моей жизни все же тем или иным путем стала известна?

— Вам приписывают все, что угодно, сударь. Вас обвиняют в том, что ваша жизненная позиция порочна и совершенно неестественна, что ее следовало бы даже назвать противоестественной в том, что касается…

Ее Милость засомневалась, видимо, подыскивая подходящее слово.

— Касается?.. — осмелился я повторить неуверенным, дрожащим голосом.

— Касается… любви… — ответила Королева. Повисло долгое молчание. Мы оба сидели неподвижно и смотрели в окно.

— Любви… — тихо пробормотала Королева, будто в раздумьи.

— Это, может быть, единственное, во что я верю, — прошептал я.

Опять повисло молчание.

— Ваша Милость, как вы считаете, — начал я, — настоящая любовь, правдивая любовь когда-нибудь… может ли быть напрасной… будто ее и не было никогда…

— Любовь никогда не бывает напрасной, сударь…

— Вы верите в это, Ваша Милость?

— Ведь так записано, сударь… в вечности? Вы сомневаетесь в этом?

— Нет, Сударыня… Да, все-таки да, все-таки да, порой… Когда видишь, как все великое, все героическое и благородное оспаривается, и опошляется, и затаптывается; как сомнение во всем святом, которое в наши дни возводят на престол…

— Но чей это престол, сударь, чей?.. Это трон Зверя, Сопротивника, чье господство сродни дьявольским чарам, но чье царство развеется, как дым…

— Но бесчисленны его последователи, и они прислушиваются к его голосу, Сударыня!.. Люди зовут любовью то, что любовью не является; и к тому же люди запрещают любви называться любовью там, где есть именно она, и ничто другое…

— О какой любви вы говорите?..

— О своей любви, Сударыня, о своей любви, которую я хочу донести до самого вашего трона, но которую я решился донести и до трона другой великой Королевы: Спасенной и Превознесенной, Коронованной навечно, дабы судить… К Ней самой…

— Да, но что вы имеете в виду именно в этом случае?

— Если я люблю его, если я переполнен его ликом, голосом, глазами и ртом… Если хочу ласкать его, а потом опять мучить и избивать до полусмерти, потому что он мне, может быть, изменил, хоть я и хочу отдать ему все, и все разрешить, и подарить, и… и… хочу охранять его, защищать, служить ему щитом… всем своим телом, от всего мира… О, как это объяснить, Господи, помоги…

— Говорите же сердцем, сударь.

— Я хочу сказать, Сударыня, я хочу сказать: разве это чудовищно, разве я животное, разве этот мальчик-проститутка или, как принято говорить, мальчик по вызову… если я просто-напросто… люблю этого мальчика, и этот мальчик… любит меня…

— Какой именно мальчик, сударь?..

— Ваша Милость хочет сказать, что их довольно много?..