Циркач

Теперь новый образ стал ясным и неслыханно подробным. На полу в палатке, на выкошенной траве лежали худенькие мальчики. Они были в обтягивающих, ярких, светящихся разноцветных одеждах. Их запястья и лодыжки были крепко связаны — у одних веревками, у других — ремнями; и вдруг я увидел, что один из них в куртке и брюках из такой же ткани цвета хаки, что и палатка, а не в переливающемся всеми цветами облачении. Практически тут же я заметил, что он не связан. Он поднялся. Я увидел, что, в отличие от других, босоногих мальчиков, на этом были темно-фиолетовые кожаные полусапожки. В руке он держал маленький, темно-красный хлыст. Хозяин и властитель семерых связанных мальчиков, он собирался начать медленную и старательную пытку одного из них, но кого именно, еще оставалось тайной, хотя и было предопределено.

— Ты должен начать с самого темненького мальчика, — прошептал я, — на нем черные бархатные брюки. Он пытается уползти. Ты должен схватить его. Я помогу тебе.

Мое тело встряхнуло еще несколько раз, и по нему прокатилась дрожь. Я уже не чувствовал запаха кислятины, нечистым туманным облаком окружавшего «Харри», но явно вдыхал святой запах пота Мальчика в фиолетовых сапогах.

— Ты должен быть жестоким, — шептал я. — Красивый зверь. Умоляю.

Я простонал сквозь стиснутые зубы. В следующую секунду я выпрямился и отодвинулся как можно дальше, испытывая такое отвращение, что даже не мог вдохнуть полной грудью.

Глава пятая

В которой писатель продолжает свою правдивую любовную историю и упоминает о получении диковинных сластей.

В комнате замка начало по-настоящему темнеть; казалось, оттого, что предметы вокруг меня растворялись, воспоминания становились яснее, приобретали беспощадную, режущую глаз четкость.

Той бесконечной ночью в Доме «Трава», когда я дожидался безумной и злосчастной встречи, назначенной на утро, хотел я этого или нет, меня преследовали воспоминания об истории с Харри и его отвратительной наготе. Слишком уж хорошо я помнил, что было дальше.

После того, как Харри оделся, а я, дрожа, обмылся над кухонной раковиной и вновь прикрыл обнаженную часть тела, он не ушел. Я возился в кухне как можно дольше, в глупой надежде, что он просто исчезнет, но услышал, как он где-то присел. Я подождал еще чуть-чуть, но он не уходил, и я, в конце концов, опять вернулся в комнату. Харри сидел на стуле возле окна, поставив сумку на пол между ног. Я медленно обошел комнату, шагая так осторожно, будто я хромой. Отвратительный кисловатый запах, казалось, навсегда поселился в комнате. Харри молчал. Я начал говорить, и голос мой был сперва хриплым, словно я читал вслух то, что все равно никто не понял бы.

— Ты часто навещаешь родителей? — спросил я наугад.

— Мама, значит, до сих пор живет в Зееланде, — сказал он таким тоном, будто только по какой-то оплошности она не была перевезена и устроена в большом городе А. за счет правительства.

У меня появилось четкое ощущение, что я опять на верном пути к сумасшествию.

— Матерей начинают ценить только когда их уже нет, — заметил я. — Король Радбод из Карингии приказал поместить сердце своей матери в мраморную раку. Он семь лет был в трауре. Рака — это что-то вроде шкатулки.

Какая разница? Все равно все только дорожает. Я кудахтал дальше. Каждый раз, когда возникала пауза, мой страх, что у Харри вообще нет ни постоянного места жительства, ни работы, становился безразмерным. Внезапно он начал короткими, рублеными фразами рассказывать про свои заботы. По его словам, он работал кондитером в отеле по соседству. «Если все, что он готовит, ненадолго ставить в духовку, прежде чем отведать, подумал я, то ничего страшного: огонь очищает все». Оставалось неясным, жил он там же, в отеле, или нет, но я и не спрашивал из опасений, что он тотчас поселится у нас.

И как ему работа? Работа сама по себе — нравится, честное слово, но с другой стороны, ему там приходилось очень нелегко, потому что и шеф-повар, и управляющий, и заведующий, даже сам владелец отеля боролись за его внимание, постоянно преследовали его похотливыми предложениями и развратными приставаниями и угрожали применить силу, если он не пойдет навстречу их желаниям. Ну, это уже не жизнь, решил я: лучше как можно быстрее присмотреть себе другое место. В том-то и дело: он уже много раз хотел сбежать, но всякий раз им удавалось ему помешать.

Но ведь сама профессия интересная? Мне кажется, быть кондитером — это потрясающе: можно, так сказать, испечь что хочешь, и все такое.

— А тебе разрешают готовить что-нибудь просто так, по своему рецепту? Я хотел сказать…

Лучше бы я умер.