Читаем Циркач полностью

Теперь новый образ стал ясным и неслыханно подробным. На полу в палатке, на выкошенной траве лежали худенькие мальчики. Они были в обтягивающих, ярких, светящихся разноцветных одеждах. Их запястья и лодыжки были крепко связаны — у одних веревками, у других — ремнями; и вдруг я увидел, что один из них в куртке и брюках из такой же ткани цвета хаки, что и палатка, а не в переливающемся всеми цветами облачении. Практически тут же я заметил, что он не связан. Он поднялся. Я увидел, что, в отличие от других, босоногих мальчиков, на этом были темно-фиолетовые кожаные полусапожки. В руке он держал маленький, темно-красный хлыст. Хозяин и властитель семерых связанных мальчиков, он собирался начать медленную и старательную пытку одного из них, но кого именно, еще оставалось тайной, хотя и было предопределено.

— Ты должен начать с самого темненького мальчика, — прошептал я, — на нем черные бархатные брюки. Он пытается уползти. Ты должен схватить его. Я помогу тебе.

Мое тело встряхнуло еще несколько раз, и по нему прокатилась дрожь. Я уже не чувствовал запаха кислятины, нечистым туманным облаком окружавшего «Харри», но явно вдыхал святой запах пота Мальчика в фиолетовых сапогах.

— Ты должен быть жестоким, — шептал я. — Красивый зверь. Умоляю.

Я простонал сквозь стиснутые зубы. В следующую секунду я выпрямился и отодвинулся как можно дальше, испытывая такое отвращение, что даже не мог вдохнуть полной грудью.

<p><strong>Глава пятая</strong></p>

В которой писатель продолжает свою правдивую любовную историю и упоминает о получении диковинных сластей.

В комнате замка начало по-настоящему темнеть; казалось, оттого, что предметы вокруг меня растворялись, воспоминания становились яснее, приобретали беспощадную, режущую глаз четкость.

Той бесконечной ночью в Доме «Трава», когда я дожидался безумной и злосчастной встречи, назначенной на утро, хотел я этого или нет, меня преследовали воспоминания об истории с Харри и его отвратительной наготе. Слишком уж хорошо я помнил, что было дальше.

После того, как Харри оделся, а я, дрожа, обмылся над кухонной раковиной и вновь прикрыл обнаженную часть тела, он не ушел. Я возился в кухне как можно дольше, в глупой надежде, что он просто исчезнет, но услышал, как он где-то присел. Я подождал еще чуть-чуть, но он не уходил, и я, в конце концов, опять вернулся в комнату. Харри сидел на стуле возле окна, поставив сумку на пол между ног. Я медленно обошел комнату, шагая так осторожно, будто я хромой. Отвратительный кисловатый запах, казалось, навсегда поселился в комнате. Харри молчал. Я начал говорить, и голос мой был сперва хриплым, словно я читал вслух то, что все равно никто не понял бы.

— Ты часто навещаешь родителей? — спросил я наугад.

— Мама, значит, до сих пор живет в Зееланде, — сказал он таким тоном, будто только по какой-то оплошности она не была перевезена и устроена в большом городе А. за счет правительства.

У меня появилось четкое ощущение, что я опять на верном пути к сумасшествию.

— Матерей начинают ценить только когда их уже нет, — заметил я. — Король Радбод из Карингии приказал поместить сердце своей матери в мраморную раку. Он семь лет был в трауре. Рака — это что-то вроде шкатулки.

Какая разница? Все равно все только дорожает. Я кудахтал дальше. Каждый раз, когда возникала пауза, мой страх, что у Харри вообще нет ни постоянного места жительства, ни работы, становился безразмерным. Внезапно он начал короткими, рублеными фразами рассказывать про свои заботы. По его словам, он работал кондитером в отеле по соседству. «Если все, что он готовит, ненадолго ставить в духовку, прежде чем отведать, подумал я, то ничего страшного: огонь очищает все». Оставалось неясным, жил он там же, в отеле, или нет, но я и не спрашивал из опасений, что он тотчас поселится у нас.

И как ему работа? Работа сама по себе — нравится, честное слово, но с другой стороны, ему там приходилось очень нелегко, потому что и шеф-повар, и управляющий, и заведующий, даже сам владелец отеля боролись за его внимание, постоянно преследовали его похотливыми предложениями и развратными приставаниями и угрожали применить силу, если он не пойдет навстречу их желаниям. Ну, это уже не жизнь, решил я: лучше как можно быстрее присмотреть себе другое место. В том-то и дело: он уже много раз хотел сбежать, но всякий раз им удавалось ему помешать.

Но ведь сама профессия интересная? Мне кажется, быть кондитером — это потрясающе: можно, так сказать, испечь что хочешь, и все такое.

— А тебе разрешают готовить что-нибудь просто так, по своему рецепту? Я хотел сказать…

Лучше бы я умер.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги