Цирк – единственное место, не считая кино и телевидения, «где “актерами” являются не только люди, но и звери»[168]. В уже упоминавшейся книге Александра Бартэна «Под брезентовым небом» есть эпизод, в котором рассказчику, изучающему мир цирковых артистов, неожиданно приходит в голову навязчивая идея – дернуть за хвост тигра:
Несуразная мысль, и я постарался тут же ее забыть. Но, помимо моей воли, мысль эта вернулась вскоре и уже не захотела со мной расстаться. «Хорошо бы дернуть тигра за хвост! – опять и опять повторял я про себя. – Хорошо бы! Хорошо бы! Хорошо бы» Покоя больше я не знал. Ни днем ни ночью. Даже сны мои сделались тигриными, хвостатыми…
Кончилось тем, что, не в силах противиться дольше безумному желанию, я опять спозаранок явился в цирк. Дождался момента, когда служители открыли двери для уборки. Проскользнул, подкрался к одной из клеток, схватился рукой за хвост…
Даже не знаю, что заставило меня опрометью бежать из цирка: тигриный рык или панический страх. Так или иначе, очнулся я уже в квартале от цирка и тут же увидел перед собой Герцога.
– Что с вами, молодой человек? Вы мчались, будто по пятам погоня.
Кому-кому, а Владимиру Евсеевичу я не мог солгать. Чистосердечно признался.
– Так, – сказал он, холодея лицом. – А я-то думал, что вы по-настоящему любите цирк!
– Люблю!
– Неправда, если бы любили, не решились бы оскорбить артиста!
Я стал оправдываться: никто не заметил, да и укротителя не было.
– При чем тут укротитель? – негодующе оборвал меня Герцог. – А тигр – он кто, по-вашему? Он разве не артист?[169]
Таким образом, цирковой конферансье Герцог объясняет молодому исследователю, что животное обладает в цирке равными правами с человеком. Оскорбление артиста-животного аналогично оскорблению артиста-человека.
Йохан Хейзинга полагал, что искусство берет начало в тех же импульсах, что и игра. Искусство, с его точки зрения, и есть самоцельная и самоценная игра, лишенная какого-либо содержания. При этом он отмечал, что игра,
Игра-состязание как импульс, более старый, чем сама культура, издревле заполняла жизнь, и подобно дрожжам, побуждала расти формы архаической культуры. Культ разворачивается в священной игре. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам. Музыка и танец были сплошной игрой. Мудрость и знание находили свое выражение в освященных состязаниях… Вывод должен был следовать один: культура в ее древнейших фазах «играется». Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она разворачивается в игре и как игра[170].
Выдвинутая Хейзингой дихотомия «состязание – представление» проецируема, таким образом, на всех участников биологического сообщества. Первичными формами