Цимес

Мы встречались почти всегда у нее. Маленькая квартира-студия на последнем этаже, под самой крышей. Тут она жила, тут она работала, тут жили ее птицы. Пташонок — это ведь было неслучайно. Птицами были увешаны все стены. Летящими, сидящими, кормящими своих птенцов, купающимися — всякими. Даже улыбающимися. Казалось, дом вот-вот взмахнет крыльями и закурлычет, запоет, защелкает. А моя любимая фотография — «Птица счастья». Воробей трепыхается в луже, встряхнулся, перья торчком, брызги во все стороны и его счастливое лицо.

— Я вот думаю, на какую из своих птиц ты больше всего похожа?

— И на какую?

— Наверное, все-таки на того самого воробья, только рыжего.

— Воробьи рыжими не бывают.

— Бывают. Только редко. Исчезающе редко. Вас ужасно мало, понимаешь?

— Ага. А сколько точно, знаешь?

— Ну я как-то пытался сосчитать. Вышло — только ты одна. Единственная…

— Ты хитрый…

— Иногда. Но до тебя мне все равно далеко. Как до луны.

— До луны — это близко. Но и это неправда.

— Это правда. Ты самая хитрая на свете. Знаешь почему?

— Почему?

— Ты никогда со мной не споришь и всегда соглашаешься.

— Потому что ты всегда прав.

Когда слышишь такое от женщины, так хочется верить. А если это женщина, которая вот только что…

Я даже приподнимаюсь на локте и смотрю ей прямо в лицо — сверху.

— Ты это серьезно?

И она закидывает руку за голову, и то же выражение в ее глазах, уже знакомое, но все равно каждый раз — снова и снова — сносит крышу. Губы, чуть дрогнув, раскрываются, и я слышу, хотя она вновь не произносит ни слова:

— Делай что хочешь и не спрашивай. Всегда…

Мы встречались так, будто не расставались. Не как любовники, не как муж с женой. Может, как птицы? Мы встречались на работе, мы встречались у нее, мы говорили, мы думали друг о друге — все время. Расставаться не хотелось никогда. Мне было мало ее, даже когда она — едва успокоившись — сонно затихала у меня под мышкой. Зато ужасно хотелось что-то для нее сделать. Такое было со мной впервые. Чтобы незнакомый человек так быстро и глубоко вошел в мою жизнь…

— А я не незнакомый человек. Ты не знал моего имени, где я живу и сколько мне лет. Не знал даже, как я выгляжу. Только я все равно была рядом, всегда, всю жизнь.

— Нет, просто у нас с тобой одна душа на двоих. И поэтому, когда мы наконец встретились, оказалось, что узнать друг друга так легко…

— Ну вот. Я же говорю, ты всегда прав. Так и было написано, точь-в-точь.

— Где написано? Не понимаю…

— А я когда-то читала один рассказ. Я уже не помню, как он назывался, потому что давно.

— И что там, в этом рассказе?

— Две любящие души говорят друг с другом перед тем, как снова вернуться в наш мир, чтобы дотронуться друг до друга, испытать прикосновение. И душа-мужчина спрашивает: «Как ты найдешь меня? Ты не знаешь ни моего имени, ни моего лица».

— И что же ты ответила?

— Это просто, милый. Я почувствую твою боль. Приду и положу руку тебе на грудь. И не все ли равно, что потом…

Лето было — задохнуться. Раскаленный асфальт, пыль, жара.

Тома решила сделать мне подарок: две недели на французской Ривьере.

— Ничего с твоим журналом не случится. За такое время — точно. И вообще дело не в Ривьере.

— А в чем?

— В нас. Я решила подарить тебе себя. На две недели. А себе — тебя. У нас, между прочим, как раз годовщина свадьбы. Вот там и отметим — вдвоем. Да и просто отдохнуть тебе надо точно. Даже похудел в последнее время, дома почти не бываешь…

Две недели без…

Мы лежим под горячим французским солнцем, я почти дремлю и привычно думаю о ней, о Кате. Я даже ощущаю ее близость, невероятно, дико реально, словно это она вот рядом, на соседнем лежаке — протяни руку, и ее горячая кожа…

— А знаешь, ты был прав.

— В чем?

— Небо на закате действительно огненно-рыжее. И море тоже. Интересно как. Никогда раньше не замечала…

— Ну, значит, две недели прошли не зря. Хотя бы ради этого стоило.

— Вообще-то стоило не только ради этого. Мы оба это знаем, правда?

Она замолкает, а потом произносит:

— Тебе бы художником быть, а не редактором модного журнала. Ну да еще не вечер, может, так оно в конце концов и будет, кто знает…

— Угу, мне же восемнадцать только стукнуло, я и забыл совсем. Вся жизнь впереди.

— Что у тебя впереди, тебе и решать, кому же еще.

— Вот я и говорю — самое время. Баба в сорок пять — ягодка опять, а чем мы, мужики, хуже?

— Да при чем здесь мужики. Я о тебе, милый мой, только о тебе одном.

Я поворачиваю голову и смотрю на лежащее рядом сильное, красивое, холеное женское тело, тело моей жены, открывшееся мне за последние дни так, как я никогда и не думал, не представлял, что она — Тома — и на такое…

— Ты ужасно загадочная женщина, Тома, ты знаешь? За это время ты мне столько загадок загадала, что еще одной уже не удивишь, да и разгадки твои так пленительны…