– Он ведь был левша, Микаэль. Лео все делал левой рукой, я сразу обратила на это внимание. Но в тот раз он писал правой.
– Хм… действительно странно.
– Мне сразу вспомнилось одно его выступление на телевидении. Тогда Лео демонстрировал какие-то слайды и держал мышь в правой руке.
– Прости, Малин, я что-то не улавливаю.
– Я не договорила. Тогда я не придала этому большого значения, но вспомнила этот момент во время его выступления в Музее фотографии. Я же говорила тебе, что в последние недели моей работы в фонде Альфреда Эгрена мы с Лео сблизились, и я стала обращать внимание на любую мелочь в его поведении. Ну, например, на то, как он берет разные предметы.
– Понимаю.
– И вот во время лекции в Музее фотографии Лео взял бутылку со стола правой рукой…
– Так.
– Но крышку отвинтил левой. Потом налил воды в стакан, который опять-таки держал в правой руке. Вот на что я обратила внимание. А потом подошла к нему поговорить.
– И разговор вышел неудачный, насколько я понимаю.
– Совершенно верно. Я поняла, что он хочет от меня отделаться, и как можно скорее. Он плеснул вина в бокал, который, опять-таки, держал в правой руке. У меня мурашки по спине побежали.
– Что-то неврологическое?
– По крайней мере, так объяснил это сам Лео.
– Что? Ты все-таки говорила с ним на эту тему?
– Не я. Я тогда вообще чувствовала себя круглой дурой. Я снова и снова прокручивала передачу с его участием – и не верила своим глазам. Наконец позвонила коллегам. Но только для того, чтобы окончательно убедиться в том, что сошла с ума. Они ничего не заметили, Микке! Никто ничего не заметил. Однако у меня еще оставалась моя Нина Вест – валютный маклер и зоркий глаз. Единственный, кроме меня, человек, который обратил внимание на странности Лео. Можешь себе представить, как мне было приятно это услышать! И она расспросила его об этом.
– И что он сказал?
– Что у него амбидекстрия. То есть и левой, и правой рукой он управляется одинаково хорошо. Я смотрела в Интернете, Микке, их только один процент. Один процент от всего человечества, можешь себе представить? Среди амбидекстров есть известные спортсмены – например, Джимми Коннорс[344], ты его знаешь?
– Конечно.
– После смерти матери Лео неожиданно переменил руку. Это был знак начала его новой жизни, первый шаг к освобождению.
– Есть ли какое-нибудь объяснение этой его особенности?
– Не знаю. Но гиперакузия и амбидекстрия – не слишком ли много для одного человека?
Микаэль молчал, глядя в сторону Цинкенсдамма.
– Нет, почему же? – возразил он. – Лично я не вижу здесь никакого противоречия… – Он задумался. – И все-таки ты права. Что-то в его истории не стыкуется. Кажется, мы с тобой договаривались о встрече?
– Совершенно верно, – согласилась Малин.
Микаэль дал отбой и продолжил путь в сторону Сканстюлла, к Хильде фон Кантерборг.
За последние несколько лет Ян Бублански проникся большой симпатией к Лисбет Саландер, тем не менее в ее присутствии ему было не по себе. Он знал, что она недолюбливает службы правопорядка, что было вполне понятно, принимая в расчет ее прошлое. Но Ян Бублански не терпел необоснованных обобщений.
– Ты должна учиться доверять людям, Лисбет, – сказал он ей. – Даже полицейским.
– Я пытаюсь, – сухо ответила она.
Саландер выглядела на удивление молодо. Ян сидел напротив нее в комнате свиданий в Н-корпусе и ерзал на стуле.
– Прими мои соболезнования по поводу кончины Хольгера Пальмгрена. Я знаю, как это тяжело. Когда умерла моя жена…
– Не надо, – остановила его Саландер.
– Хорошо. Перейдем сразу к делу. Как ты думаешь, кому могло понадобиться убивать Хольгера Пальмгрена?
Лисбет подняла руку и коснулась его плеча – чуть повыше того места, куда много лет назад попала пуля. Бублански стало совсем не по себе. Но когда она заговорила, чувство неудобства быстро ушло. Потому что это был действительно ответ по существу дела – мечта следователя.
– Несколько недель назад к Хольгеру приходила пожилая дама, Май-Бритт Торелль, бывший секретарь профессора Юханнеса Кальдина – главврача детской психиатрической клиники Святого Стефана в Уппсале.
– Ты там лечилась, кажется?