Цезарь

Однако он не пытался убедить себя, что поступил честно; он не пытался убедить в этом даже своих друзей.

Почитайте его письма; он жалуется на свое ремесло, он пытается порой шутить, он надеется с этим свыкнуться.

«Ну что ж! — говорит он. — Я постараюсь; вместилище гнева огрубело [stomachus concalluit]».[86]

Итак, Красс зарился на этот великолепный край, Ктесифон и Селевкию; однако желание мешало ему видеть опасность.

Он знал лишь по слухам, да по тому, что воочию видел Помпей, насколько ужасна была эта скифская конница, которая, подобно нынешним мамлюкам, набиралась из купленных рабов, кочевала в Передней Азии, по державе Селевкидов и присоединила к ней Месопотамию, Вавилонию, Мидию, Атропатену, Сузиану, Перейду, Гирканию и еще бог знает что!

Эта монархия, по сути дела феодальная, была основана Аршаком за двести пятьдесят лет до Рождества Христова, и в то время, к которому мы подошли, ее царем был Ород II.

Но что все знали доподлинно, так это то, что парфяне были страшными противниками, что и сами они, и их лошади были закованы в железные латы; что их оружием были невероятно опасные стрелы, губительные в атаке и, возможно, еще более губительные при отступлении, ибо, убегая, парфяне пускали их через левое плечо.

Накануне отъезда Красс написал Цезарю, чтобы попросить у него обратно своего сына, служившего тогда под его начальством.

Цезарь ответил Крассу, что он не только пришлет ему сына, но и даст тому в качестве сопровождения тысячу отборных конников и отряд галлов, которые, по его заверениям, были лучшими солдатами на свете после римлян, а порой даже превосходили их.

Таков был Цезарь: занятый страшной войной, он ежегодно посылал в Рим по пять или шесть миллионов, чтобы поддерживать там свою популярность, и дал взаймы два легиона Помпею и три тысячи солдат Крассу.

В тот момент, когда Красс вознамерился покинуть Рим, вспыхнул настоящий бунт.

Катон во всеуслышание осуждал войну с Парфией.

— С какой стати, — говорил он, — Рим должен искать ссоры с людьми, которые ни в чем не вредят ему и связаны с ним договором?

Народный трибун Аттей придерживался того же мнения, что и Катон.

Он заявил, что не позволит Крассу уехать.

Увидев эти волнения в Риме, Красс испугался и отправился к Помпею.

Он попросил Помпея проводить его за пределы города и защитить своей популярностью.

Возможно, Помпею, который, наряду с Лукуллом, из всех римских военачальников больше всего имел дело с парфянами, следовало бы отговорить Красса от его замыслов.

Но Помпей понимал, что Цезарь остается в Галлии еще на пять лет.

Он понимал, что Красс пробудет в Месопотамии столько времени, сколько ведомо лишь богам.

Это означало, что сам он останется в Риме единственным из триумвиров.

Следовательно, интерес Помпея состоял в том, чтобы Красс удалился из Рима, как оттуда уже удалился Цезарь.

Оставшись один, он спокойно дожидался бы, пока царская власть или, по крайней мере, диктатура сама свалится ему в руки.

Так что он пошел за Крассом к нему домой.

Улицы, ведущие к Каленским воротам, через которые Крассу предстояло покинуть город, были запружены народом.

Многие из тех, кто там толпился, готовились преградить Крассу путь и осыпать его бранью.

Но впереди Красса шел Помпей.

С присущим ему серьезным выражением лица он подходил к недовольным, мягким голосом заводил с ними разговор, призывал их к спокойствию и от своего имени просил разойтись.

При виде этого человека, осененного столь великой славой и незадолго перед тем перенесшего столь великое горе, самые раздраженные расступались, самые недоброжелательные умолкали.

Перед Помпеем и Крассом открылся проход.

Но посреди этого прохода стоял трибун Аттей.

Аттей и Фавоний были соперниками Катона по части стоицизма — точнее сказать, кинизма, хотя и не по части дарования.

Их называли его обезьянами.

Так вот, Аттей стоял у них на пути.

Он сделал пару шагов навстречу Крассу и, выдвигая возражения против войны, потребовал, чтобы тот отложил свой поход.

Затем, поскольку Красс, ободренный Помпеем, продолжил путь, Аттей дал ликтору приказ задержать его.

Ликтор положил руку на плечо Красса, именем народа задержав его.

Но остальные трибуны поспешили осудить такое насилие со стороны Аттея и позволили Крассу продолжить путь.

Тогда Аттей бросился вперед, добежал до городских ворот, поставил там треножник, полный пылающих углей, и, воскуряя благовония и совершая жертвенные возлияния, обрек Красса подземным богам.

Это событие произвело глубокое впечатление в Риме.

Считалось, что человек, обреченный подземным богам, неизбежно умирал в течение трех лет после подобных заклинаний.

И почти всегда он уводил с собой в могилу неосторожного подстрекателя, призвавшего на помощь себе ужасные адские божества.

Впрочем, Аттей был до такой степени прогневлен, что включил в свое проклятие не только Красса, но и себя самого, всю армию и даже город — священный город Рим!

Красс прошел сквозь дым адских воскурений, сквозь проклятия трибуна и прибыл в Брундизий.