Цецилия

Дошли до того места, на котором эмигранты дожидались маленького судна, которое должно было прийти за ними. Цецилия помнила, как будто сквозь сон, все эти подробности; больше всего поразил тогда малютку Цецилию этот вечный плеск волн, бьющихся о берег, который можно принять за мощное дыхание океана.

Плеск волн раздавался и теперь; и этот шум отозвался в глубине ее воспоминаний.

С минуту она стояла недвижимо, погрузившись в это созерцание; потом повернулась к Генриху, стоявшему подле нее, как будто при виде такого зрелища ей было необходимо опереться на что-нибудь; она оперлась на его руку, прошептав только:

— Как это прекрасно! Как это велико! Как это величественно!

Генрих не отвечал; он держал шляпу свою в руках и стоял с непокрытой головой, как в церкви.

Бог везде, но оба чувствовали, что здесь Он более, нежели где-либо.

Таким образом, созерцая эту картину, они простояли целый час, не сказав друг другу ни слова, но, будучи так близко один подле другого, они сознавали свою слабость и ничтожность в сравнении с такой силой, с таким величием.

Созерцая такую же картину, Павел и Виргиния поклялись вечно любить друг друга и никогда не расставаться.

Наконец госпожа д'Амброн напомнила Цецилии и Генриху, что пора было воротиться домой. Молодые люди целый день простояли бы на этом месте и не заметили бы, как протекло время.

И они отправились назад по той же тропинке; останавливаясь через каждые десять шагов, бросая назад долгие взгляды сожаления и прощания; они подняли несколько камешков яркого цвета, испещренных узорчатыми жилками, которым морская вода придает столько блеска, что их можно было бы принять за дорогие каменья, и которые, подобно многим вещам этого мира, часа два спустя превращаются в простой булыжник.

Когда они возвратились в гостиницу, маркиза была совсем одета и совещалась с одним адвокатом, которого она уже успела призвать, о правах на возвращение имений, конфискованных у нее во время эмиграции.

Адвокат объяснил маркизе вещи, о которых та не имела никакого понятия; именно, что консульство готово было превратиться в монархию, что не позже трех месяцев Бонапарт будет императором, и так как новому престолу необходима была поддержка прошедшего и будущего, то посему древние фамилии, которые согласились бы признать новую династию, непременно будут хорошо ею приняты.

О возвращении конфискованных имуществ и думать было нечего, но взамен и в вознаграждение империя давала деньги, места и майораты тем, кто согласится принять это.

Этот разговор заставил маркизу глубоко задуматься. Что же касается Цецилии, то она не понимала, какие политические дела могли иметь влияние на ее судьбу.

Кроме того, одна вещь очень удивляла маркизу: именно то спокойствие, с каким Франция признавала над собой владычество корсиканца, ничего не значащего артиллерийского офицера, который выиграл несколько сражений, сочинил 18 брюмера и больше ничего.

Долго говорили они об этом с Генрихом. Генрих в глубине души был предан низверженной династии, которой все семейство его осталось верным; но Генрих был молод; Генрих надеялся на славную блистательную будущность; Генрих был воспитан для военного звания; Генрих говорил сам себе, может быть, для того, чтобы заглушить тайный упрек совести, что служить во Франции, — значит, служить Франции. Этот человек, ставший во главе правления, создал могущество и славу его отечества; этого довольно было, чтобы простить ему его незаконность. В его глазах Бонапарт был похитителем престола, но, по крайней мере, он имел все блистательные качества, которые делали это похищение понятным.

День прошел в подобных разговорах; Генрих сидел с маркизой и Цецилией до тех пор, пока приличие дозволяло это; и сама маркиза продлила его визит, пригласив отобедать вместе с нею и внучкой.

Вечером Цецилии еще раз захотелось посмотреть на море, и она стала упрашивать бабушку пойти прогуляться до берега. Маркиза говорила, что это было ужасно далеко, что подобная прогулка истощит непременно ее силы, тем более что она совсем потеряла привычку ходить пешком, но Цецилия подвела ее к окну, показала ей, что гавань была в двух шагах от дома, и до тех пор мучила госпожу де ла Рош-Берто, покуда та согласилась.

Генрих шел с маркизой, Цецилия шла впереди вместе с мамзель Аспазией. На каждом шагу госпожа де ла Рош-Берто жаловалась на неровность мостовой; потом, когда они пришли в гавань, — на запах от кораблей, потом, дойдя до берега, она жаловалась на сырость морского воздуха.

Маркиза принадлежала к числу тех людей, которые, сделав что-нибудь для других, хотят беспрестанно напоминать им всю великость их жертвы.

Это еще яснее объяснило Цецилии разницу, какая существовала между маркизой и ее матерью.

Возвратились в гостиницу. Маркиза ужасно устала и хотела тотчас же идти в свою комнату. Молодые люди вынуждены были расстаться, но завтра они снова увидятся, завтра, в шесть часов, отправлялся дилижанс.

Впрочем, они оба чудесно провели ночь, у обоих было довольно воспоминаний об этом дне.