Цецилия

К несчастью, недолго ждал он такого предлога: волнение, происшедшее в госпоже де Марсильи, когда она узнала о рождавшейся любви Цецилии к другому, а не жениху, избранному ею, причинило новый припадок; и тот же день баронесса, страдая ужасно, вынуждена была слечь в постель, и очень естественно маркиза, не говоря о причинах, ускоривших ход болезни, написала госпоже де Лорд, извещая ее о состоянии здоровья дочери.

Со своей стороны, Цецилия написала господину Дювалю, прося его прислать доктора, и не скрыла от него своего беспокойства насчет беспрестанного ослабления сил своей матери.

Вот почему на другой же день почти в одну и ту же минуту две кареты остановились у подъезда сельского домика; в одной приехали госпожа де Лорд со своим племянником, в другой — госпожа Дюваль с сыном.

Если бы Генрих и его тетка приехали одни, может быть, Цецилия еще могла бы запереться в свою комнату и таким образом избежать встречи с Генрихом, но двойное посещение делало присутствие ее необходимым; оба молодых человека не могли войти к баронессе, которая лежала в постели, и были приняты маркизой, которая тотчас же послала сказать своей внучке, чтобы та пришла занимать гостей.

Итак, Цецилия, которая, увидав сквозь занавеси карету госпожи де Лорд, уже решилась не показываться, теперь должна была выйти, несмотря на свое намерение, которое, надо признаться, дорого бы ей стоило привести в действие.

Она нашла обоих молодых людей у своей бабушки: Генрих и Эдуард знали друг друга, но так, как могли быть знакомы племянник госпожи де Лорд с сыном господина Дюваля, то есть не питая друг к другу ни малейшей взаимности. Генрих был слишком хорошо воспитан и не давал ни в чем почувствовать Эдуарду превосходство своего рождения и положения в свете; Эдуард был воспитан своими родителями в слишком большой простоте нравов и не думал перейти черту, отделявшую его от Генриха. Одним словом, перед Генрихом Эдуард оставался не сыном банкира Дюваля, который был богаче и, что еще более, независимее, нежели бывшая госпожа его, но по-прежнему сыном управителя госпожи де Лорд.

Понятно, что от Цецилии не скрылись эти оттенки, а маркиза, со своей стороны, желая более укрепить в уме молодой девушки хорошее мнение о своем любимце, старалась выставлять их еще ярче; кроме того, это преимущество Генриха перед Эдуардом было не только случайным следствием рождения и воспитания; оно существовало во всем: и в звуке голоса, и в приятности движений, и в свободе обращения; со временем из Эдуарда могло выйти что-нибудь; Генрих уже был чем-то.

Впрочем, Эдуард, от робости ли, или от неумения говорить, едва сказал несколько слов; правда, много говорили о таких вещах, с которыми бедный молодой человек вовсе не был знаком, то есть об иностранных дворах. Генрих путешествовал в продолжение трех лет, его имя и имя его тетки, благосклонность царственного дома, на служение которому обрекло себя его семейство, открывали ему вход во многие дворцы. И потому он знал, сколько молодой человек его лет мог знать, все замечательные лица Италии, Германии и Англии, тогда как бедный Эдуард из значительных лиц знал только банкира, у которого отец его был прежде, как мы сказали, кассиром, и потом был принят им в компаньоны, сумев составить себе порядочное состояние.

Маркиза не была зла от природы, но на некоторые вещи, а именно на сохранение своего положения в обществе, она была неумолима. И вследствие этого она клеймила молодого Эдуарда таким презрением, не обращая на него вовсе никакого внимания, что едва не произвела совершенно противного действия, нежели то, к чему стремилась, внушив Цецилии глубокое чувство сожаления к ее молодому другу. И самой Цецилии стало неловко от этого слишком явного предпочтения, и она встала и вышла под предлогом, чтобы осведомиться о здоровье матери.

Девушка в самом деле пошла в комнату матери, но там ожидало ее новое поле для сравнений. Герцогиня де Лорд сидела у изголовья постели больной; господин Дюваль — в ногах, герцогиня села на первое попавшееся кресло, господин Дюваль выбрал стул. Госпожа де Марсильи с равным дружелюбием и лаской говорила и с герцогиней де Лорд и с госпожой Дюваль; но госпожа Дюваль говорила с герцогиней только в третьем лице: то была старинная привычка, которую госпожа Дюваль не потеряла, или, лучше сказать, она, чувствуя собственное свое достоинство, не позволявшее ей возгордиться своим невысоким положением, не захотела потерять ее.

И потому Цецилия и здесь нашла то же в матери, что она встретила в сыне. Только пагубно было для Эдуарда то, что в матери это было просто следствием неравенства положения в обществе; в Эдуарде это был недостаток организации.