Но остановите на секунду эмоции. Никакой текст нельзя понимать вне контекста. Скажите: Библия в ее целостности — это книга, благословляющая семью и почитание родителей, или же книга, проповедующая разрушение семейных уз? Очевидно, что Библия — это очень семейная книга, в ней царит подлинный культ брака. Люди, у которых не было детей, считались несчастными и даже проклятыми… И вообще при чтении Библии поражает, что при всем многообразии греховных ситуаций, описанных в ней, при всей ее честности (а в ней описываются грехи и слабости даже святых пророков) — в ней нет ни одной «семейной сцены». Ни одна из страниц библейской истории не повествует о побиении жены мужем.
Значит, если мы не хотим один библейский стих противопоставлять всему Писанию, мы должны найти более серьезное его истолкование.
И теперь вспомните один всем знакомый эпизод. В фильме «Семнадцать мгновений весны» русская “пианистка” Кэт оказывается перед выбором — или она должна пожертвовать своим новорожденным сынишкой, которого нацистский мерзавец морозит на подоконнике, или же предать Штирлица. В сердце Кэт сталкиваются друг с другом два долга: долг материнский и долг офицерский (она ведь офицер Советской Армии). Она понимает, что жизнь не только Штирлица, но и тысяч солдат сейчас зависит от нее. Какую из своих обязанностей она предпочтет исполнить?…
До конца эта сцена в фильме не разворачивается, но дается понять, что Кэт скорее предпочтет пожертвовать сыном (природным родством), но исполнит свой гражданский долг. Фильм был снят в советскую эпоху, однако, с огромной симпатией и пониманием смотрится и до сих пор. И ни тогда, ни сегодня я не встречал возмущения на тему: "А вы понимаете, что проповедует этот фильм? — Ради победы сталинизма он призывает жертвовать детьми! Это же пережиток тоталитарного сознания, это отрицание всякого гуманизма!…”.
Не было и нет таких возмущений. Что это означает? — Что по сути у нашего народа (и церковной, и нецерковной его части) есть согласие в восприятии этой сцены. Фильм сделан настолько корректно, тактично, по-человечески убедительно, что все согласились: «Да. Вот так, наверное, и надо было бы вести себя в этой ситуации».
Ну, а теперь у меня вопрос: Если для Кэт нравственно допустимо пожертвовать ребенком ради Штирлица, почему в случае выбора судьбы нельзя пожертвовать семейным покоем ради Христа?
Представим, что с некоторой семьей произошла какая-то религиозная неудача: инерция семейной традиции не допускает обращаться ко Христу.
Юноша расслышал зов Христа, устремился к своему рискованному будущему, а родители пеленают его порыв, требуют быть “как все”.
Что делать? Человек должен решить, кто он прежде всего: «Я — сын своих родителей, я — их отголосок, их плод, или я нечто самостоятельное?». Требование природного родства, природной идентичности вступает в противоречие с самопознанием человека, с попыткой отыскать свой путь. И вот, если отец начинает кричать: «Как ты посмел, мерзавец, пойти в семинарию, когда твой дедушка в армии Буденного воевал, а я член КПСС с 50-го года!» — вот в таких случаях надо сказать: «Пап, я тебя очень люблю. Но чтобы между нами все было хорошо, не убивай, пожалуйста, ту веру, ту любовь, которая родилась сейчас во мне. Любовь ко Христу. А после этого, когда ты отпустишь мое сердце, мы с тобой найдем общий язык».
В таких случаях человек должен решить, что в нем важнее: его собственное имя или его отчество. Это выбор между прошлым и будущим, между происхождением и призванием.
Христианский мыслитель III века, свидетель еще традиционно-языческого уклада жизни, Климент Александрийский поясняет смысл слов Христа о ненависти к родителям: “Словом мать, которую приходится оставлять ради Христа, обозначено аллегорически отечество и родная страна. Под словом же отец Писание разумеет порядки частной жизни, над которыми праведник с благодарением и великодушием должен возвышаться, чтобы стать угодным Богу” (Строматы, IV,4). “Господь вовсе не повелевает проникнуться ненавистью к своему собственному семейству. Господь хочет сказать нам своими словами только это: Не увлекайтесь неразумными пожеланиями и избегайте следовать обычаям общественным, ибо семейство состоит из родных, а города из семейств” (Строматы III,15).