Церковь и мы

Но достаточно сказать, что Николай I исключительно тормозил издание Библии в течение всего своего правления. И когда люди пытались ходатайствовать об этом, например архимандрит Макарий Глухарев, алтайский миссионер, — его за это наказали. Он писал, посылал свои переводы в столицу, писал на имя императора, что нельзя оставлять народ без Слова Божия, что славянский уже не понимают, ему не отвечали; тогда он написал: «Вам мало 14–го декабря, наводнения в Петербурге?!» — тогда его наказали, и все. Так было, пока не умер император.

Нужны были для Русской Церкви Соборы — Николай II не разрешал их созывать, и Собор был созван только после Февральской революции. Контроль был полный. Но несмотря на это, инерция сохранилась, привычка сохранилась. Поэтому мы свободны от какой-нибудь обязательной социальной доктрины. Но у нас есть наследие, которое оставила нам мысль от Чаадаева до Зеньковского, Лосского, и особенно Федотова.

Немножко о Георгии Петровиче Федотове. Это был знаменитый историк, он создал одну из самых ярких социальных концепций. Он жил тут до 1925 года, вынужден был уехать в силу трудных обстоятельств и умер в Америке в 1951 году…

Его считали за границей «коммуниствующим», и за это изгнали из Парижского богословского института. Но он был просто человеком объективным, настоящим православным христианином, который не хотел превращаться в такого махрового монархиста или антисоветчика. Он говорил то, что думал, и когда его изгнали, Бердяев написал гневную статью: «Есть ли в православии свобода совести?» У него и у Вышеславцева были свои представления о социальной доктрине. Но это будут все высказывания частных мыслителей.

Значит, у православия нет социальной доктрины и она не может оказывать влияния на социальную жизнь?

Причина тут очень простая. Дело в том, что в Византии государство очень цепко держалось за социальную жизнь, и оно соответственно парализовало и церковную жизнь, и в результате все лучшие силы Церкви покинули общество. Все поэты, писатели, богословы — они все бежали из городов! Они все бежали за стены монастырей! Все они, все 100% были монахами! Причем монахами, которые, конечно, шли иногда на столкновение с государством, но это были редчайшие случаи, например, это было в период иконоборческого кризиса. В общем, можно так сказать, что Византийская Церковь бежала в пустыню. Естественно, она уже не занималась социальными вопросами. Она решала, кстати, социальные проблемы у себя, в монастырях, где существовала общежительная система, то есть такой малый общинный коммунизм.

Г. П. Федотов (1886-1951)

Да, демократическая традиция развивалась очень медленно, и она в любом обществе развивается достаточно медленно. Почему? Потому что есть очень важный тезис: монархическая структура, когда некий управляет, имеет, очень грубо говоря, происхождение зоологическое. Потому что в животном мире для удобства выживания вида и группы живых существ, четвероногих или пернатых, должна над всем господствовать воля одного — самца или самки. Поэтому волчьи стаи, стада слонов, оленей и многих других живых существ управляются вожаками. Вожаки ведут караваны птиц, они ведут охотничьи группы на ловлю. Это естественно.

Это перенял человек, и монархия здесь вполне, так сказать, работает. Монархия не обязательно в смысле «царизм», а мон–архия, то есть единовластие. И в животном мире нет демократии… Во всяком случае, весьма трудно найти. Разве что когда некоторые животные приносят своих детенышей, чтобы их приняли в состав стаи, то существует ритуал принятия: самки их там где-то рождают, слегка выкармливают, а когда они могут на ножках идти, они их приводят как бы на «профсоюзное собрание», и те их там обнюхивают, облизывают и принимают. В общем, это едва ли можно считать демократией, это скорей процесс их включения в эту группу.

Демократия возникает тогда, когда начинает проявляться коллективная воля, она есть специфически человеческое явление, но позднее. И если вы посмотрите на карту мира V века до Рождества Христова, то увидите: колоссальные континенты, которые находятся под властью деспотов, тиранов, монархов, диктаторов, — и крошечные, микроскопические территории земли, типа Афинского полиса, города-государства, где практикуется эта демократия. Пусть это не развитая демократия, рабовладельческая демократия, но все-таки какие-то элементы демократизма там были. Там было сознание, что «голос народа» может повлиять на существующий порядок вещей.

Известно, как пал Фемистокл, — есть некая история, ставшая легендой: подошел к нему один человек, у которого был бюллетень против него, но он был неграмотный, и он сказал: «Напиши мне имя Фемистокл, я хочу тоже против него голосовать». И он считал себя столь обязанным соблюдать эти правила, что написал: «Фемистокл», чтобы тот проголосовал против него… Это, конечно, было просто какое-то чудо, некоторая нелепость на фоне других государств.