Цепной пес самодержавия

Тот бросил на меня ошарашенный взгляд, затем спросил:

– Почему нечего делать? Как так? Вы мне должны объяснить!

– Езжайте! – уже с нажимом повторил я, после чего развернулся и направился обратно к месту поединка. Меня встретило напряженное молчание, которое первым нарушил подпоручик:

– Господин Богуславский, почему вы отпустили врача?!

– Потому что капитан Волин в нем нуждается больше, чем кто-либо из присутствующих здесь лиц. Я понятно объяснил?

– Вы слишком много себе позволяете, Богуславский! Вам так не кажется? – с неприкрытой угрозой в голосе спросил у меня граф.

– Хорошо, что вы о себе напомнили. Не волнуйтесь, до вас еще дойдет очередь. Если я не ошибаюсь, у нас остался еще один незаконченный разговор. Не так ли?

Поручик напрягся. Он прекрасно понимал всю опасность дуэли с Богуславским, но дикая ненависть, горевшая в нем холодным пламенем к этому человеку, а также образ первого задиры и записного дуэлянта, с которым намертво срослась его личность, даже не допустили мысли об отказе от поединка.

– Готов его продолжить, когда вам будет угодно, господин Богуславский, – небрежно произнес Бахметьев-Кречинский, сопровождая свои слова шутовским поклоном.

– Значит, вы не против, граф, разрешить его прямо здесь и сейчас? – уточнил я.

– Согласен. Здесь и сейчас.

– Отлично! Капитан Левский, я весь к вашим услугам! – с этими словами я отправился к месту, где до этого стоял Волин.

Растерянный подпоручик, не понимая, что стоит за нашим разговором, инстинктивно чувствовал, что ситуация обостряется, выходит за рамки обычных человеческих отношений. По нашему диалогу он уже понял, что судьба на этой дуэли столкнула еще двух, судя по всему, заклятых врагов. Неужели, еще одна дуэль? Не успел он так подумать, как Богуславский, став на место с оружием в руке, выжидающе посмотрел на него.

Левский, все так же продолжал стоять на своем месте с каким-то скорбным и отстраненным выражением лица, словно уже сам себя приговорил к смерти. Впрочем, так оно и было. В тот вечер, когда согласился оказать дружескую услугу графу и вызвал на дуэль какого-то штатского типа по фамилии Богуславский, он пошел в Офицерское собрание, где случайно услышал рассказ о необычной дуэли графа с каким-то инструктором стрельбы. Он бы прошел мимо, если бы не услышал знакомую фамилию. Прислушался, потом стал задавать вопросы и понял, с каким человеком ему предстоит завтра стреляться, но назад хода не было, так как дружеская услуга графа оценивалась в две с половиной тысячи рублей, а именно такую сумму составлял его карточный долг, который ему предстояло выплатить уже через два дня. Возможности достать деньги и отдать их в срок у него не было ни малейшей. Если до этого момента он подбадривал себя мыслью, что удача не должна оставить его, ведь он везучий, то теперь ему вдруг показалось, что он подошел к своей жизненной черте, и теперь просил бога помочь ему выжить в этом поединке. Именно от мольбы его оторвал громкий голос Батюшкина:

– Господа офицеры, правила поединка требуют спросить: никто из вас не намерен решить это дело миром?!

– Нет! – резко ответил я.

Левский замялся, хотел что-то сказать, но после того как наткнулся на мой взгляд, понял, что выбора у него нет.

– Стреляемся, – выдавил из себя штабс-капитан и медленно пошел к своему месту. Он сейчас напоминал человека, идущего на казнь. Дождавшись, когда Левский встанет на свое место, Батюшкин, поднял руку, затем, промедлив несколько мгновений, резко опустил, крикнув:

– Начинайте!

В следующее мгновение я уже нажал на спусковой крючок. Пуля попала капитану прямо в сердце, и он умер, даже не успев этого понять. Он упал ничком, и спустя несколько секунд стало видно, как вокруг него стал резко темнеть талый снег, смешиваясь с кровью. Все произошло настолько быстро, что произвело большое впечатление не только на еще не искушенного жизнью юного подпоручика, но и на графа, которого, в свою очередь, кольнула в сердце игла страха. Ему вдруг стало страшно. Если до этого дня каждый раз, становясь к барьеру, он считал дуэль своего рода игрой в рулетку, дескать, поставил на кон не деньги, а свою жизнь, но при этом считал себя готовым к смерти в любую секунду, то прямо сейчас, в первый раз жизни, ему не хотелось играть.

– Граф, к барьеру! – мои слова разорвали тишину не хуже пистолетного выстрела.

Подпоручик вздрогнул от громко сказанных слов, заставивших оторвать взгляд от тела и посмотреть на Богуславского непонимающими глазами. Только через секунду до него дошел их смысл, и ему вдруг показалось, что он смотрит не на человека, а на палача, только что казнившего человека и требующего себе новую жертву.

«Точно, палач. Так мне про него и сказал поручик Маевский».