Цепи грешника

Прозвучала мелодия флейты — выросшие рядом с узниками «Водяные кнуты» со свистом рассекли на части несколько десятков человек, и узники в ужасе бросились в разные стороны, пытаясь скрыться. Но разъяренный музыкант четвертого разряда страшнее стихийного бедствия.

От него невозможно убежать или спрятаться.

Центральная площадь превратилась в кровавое море. Таламриэль играл беспрерывно. Вода будто бы обрела жестокий разум, жаждавший убивать. В воздухе сгустились крупные водяные шары, а затем из них под огромным давлением били толстые струи воды, разрывавшие узников на части, рассекавшие их, как лезвие меча стебли бамбука.

Улицы напоминали бесновавшуюся красную реку. Меня чуть не снесло течением, я с трудом удержался, схватившись за угол барака. Вода поднялась по пояс, она шипела, белела барашками волн, и, уничтожая всё на пути, закручивалась водоворотами. Течение пыталось схватить меня, унести прочь, и размазать о стену. Я захлебывался и откашливался, чувствуя жжение в легких. Глаза застилало брызгами. Спасаясь, я так крепко вцепился в угол, что в пальцы воткнулись занозы.

Течение срывало бараки с фундаментов, и уносило, словно невесомые. Здания с грохотом сталкивались, раздавливая оказавшихся между ними узников. Меня оторвало от угла, я пытался вцепиться в стену, но только счесал ладони до крови, в последний момент ухватившись за ручку распахнувшейся двери. Мимо с криками проплывали узники. Они барахтались, и тонули в пене.

Деревянные музыкальные инструменты расплывались по лагерю, и наступление захлебнулось в буквальном смысле.

— Маша! — я осматривался и кричал, но не видел ни Уильяма, ни Машу. — Маша! — откашлял залившуюся в рот воду, и продолжал звать. — Маша! Уильям!

Никого не было видно. Только бурные реки между бараками, пена, и брызги разбивавшихся об стены волн.

Маша умерла? Утонула вместе с Уильямом?

Меня распалило от гнева.

Представив, как Машу швыряло по дну течением, представив ее безжизненное лицо в темноте глубины, я разозлился и стиснул зубы. Злоба дала мне сил оттолкнуться ногами и взмахнуть крыльями, взмыть над поверхностью воды.

— Таламриэ-э-эль! — свирепо крикнул я, срывая голосвые связки. — Тва-а-арь!

Сила Первозданной Смерти проснулась по воле сознания. Параллельно моему лицо возникла нижняя челюсть пса, и когда сверкнула молния, я увидел в воде отражение большого диска, что парил у меня над головой между крыльями.

Я четко осознал, что это был за диск, четко осознал, какой силой он обладал. Диск издавал мерный звон, холодный, будто шепот покойников из Мира Мертвых. Власть, данная мне диском, отрезвила мой разум, сделав его вполовину равнодушным к мирским проблемам. Душа разделилась надвое. Высшая необходимость заняла мысли вместе с воспалявшей мозг человеческой злобой.

Благодаря матери откровение Святого Иоанна Богослова я помнил наизусть, как и всю библию: «И Когда он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

Я испытывал расчетливое желание уничтожить Таламриэля, стереть его из реальности как элемент, которого давно не должно существовать. Перед мысленным взором вспыхнула дата смерти, и стало ясно, что срок Таламриэля давно вышел.

Смерть вернулась. И смерть начала жатву.

Мой характер изменился в мгновение.

Взмахом крыльев я бросил себя вперед, моментально разорвав дистанцию с Таламриэлем. Сцепил руку на его глотке, тощую, но настолько цепкую, что Таламриэль крякнул и прыснул изо рта кровью мне на ладонь. Гортань ангела хрустнула в пальцах.

Я взмыл в небо, и тучи размело потоками спрессованного воздуха. Нужно было утащить Таламриэля подальше в лес. Понимание масштабов сил Первозданной Смерти не позволяло действовать в лагере — от него бы не осталось камня на камне, и Машу могло убить, если она выжила.

Мы промчались через лес подобно ураганному ветру. Бреющим полетом я несся между деревьями, но не утруждал себя маневрами уклонения. Толстые многовековые ребисы ломались спиной Таламриэля на ура, как ковшом бульдозера, а более тонкие деревца спиливало остротой моих крыльев. Бревна с грохотом падали на землю. В лицо летели щепки, а до ушей доносился хруст то ли деревьев, то ли костей Таламриэля.

Я впечатал Таламриэля в равнину с такой силой, что в ушах зазвенело, а чернозем струями ударил во все стороны. За нами тянулась глубокая борозда, усеянная обломками деревьев. Лес будто бы вспахало огромным плугом, на кончике которого находился несчастный ангел.