Центурион

— Надобно пожалеть парфян, что окажутся напротив нашей позиции: пахнет для них могилой.

— Могилой, говоришь? — скептически усмехнулся Катон. — А вот я насчет предстоящей кампании твоего оптимизма не разделяю. Этих парфян так просто не возьмешь.

— Ой, да брось ты! И не таких бивали.

— Да неужто? Ну-ка, просвети.

Поглядев секунду на друга, Макрон поджал губы.

— Вообще-то замечание уместное, — признался он. — Парфяне в бою ох какие злючие. Но чем крепче орешек, — он жарко потер ладони, — тем приятней его раскалывать!

Катон внимательно поглядел на Макрона, а затем покачал головой:

— Иногда, клянусь богами, мне кажется, что ты все это воспринимаешь как какую-то игру.

— Игру? — переспросил Макрон удивленно. — Да ну, что ты! Это гораздо увлекательней игры. Это вызов; зов, если хочешь. Для истинных солдат в этом смысл жизни. А впрочем, тебе не понять. Ты же у нас философ — тонкие материи, все такое.

Катон вздохнул. По разумению Макрона, все то обширное образование, которое Катон получил до поступления на службу, являло собой скорее вред, чем благо — что он, кстати, не уставал Катону повторять. Сам же Катон чувствовал, что армия стала для него доподлинной семьей, но что для исправного исполнения служебных обязанностей тот культурный багаж, который он с собой носил, являлся лишь никчемным бременем, за исключением разве что тех редких случаев, когда его абстрактное знание вдруг неожиданно пригождалось на практике. И тогда даже Макрон ворчливо шел в их всегдашнем споре на попятную, хотя и пытался скрыть свой восторг перед ученостью друга.

Лонгин воздел руку, унимая возмущенный гвалт среди своего воинства.

— Солдаты! Я знаю, каково вам выслушивать подобные известия. Ваши горе и гнев я делю вместе с вами и клянусь всемогущим Юпитером Статором, что гибель центуриона Кастора и его людей будет отмщена. Мы предадим парфян огню и мечу — такому, что они более никогда не нарушат мир на наших землях и землях наших союзников. Наша цель — неумолимое уничтожение Парфии как военной державы, и мы не отступимся, пока их царь не падет перед нашим императором на колени с мольбой о пощаде!

Офицеры одобрительно затопали, и Макрон снова пихнул Катона в бок.

— Видал? Вот так-то. Нет, что ни говори, а Лонгин полководец что надо!

Катон нахмурился.

— Ты, наверное, забыл, для чего нас изначально направили на восток? — Он понизил голос. — Этот человек замышлял против императора.

— Мы так и не нашли тому доказательств.

— Верно, не нашли, — согласился Катон. — Решающих. Но мы знаем, что он затевал. Нам известна суть этого человека, Макрон. Я ему не верю. И тебе следовало бы в нем усомниться.

Макрон, взвешивая сказанное, потер себе подбородок исцарапанными костяшками пальцев.

— А может, это для него шанс искупить вину?

— Или же попытка обзавестись репутацией, затем влиянием, затем достаточной властью и наконец противопоставить себя императору. При любом из раскладов нам нужно быть с ним настороже. Если в этой войне он будет действовать безрассудно, то мы в большой опасности. — Катон с легким прищуром оглядел в зале других офицеров. — То есть мы все. Нужно, чтобы на парфян нас вел полководец-воин, а не заносчивый политикан. Кроме того, эта кампания дает ему роскошную возможность избавиться от нас с тобой. Помяни мое слово. Нам нужно быть начеку.

— Справедливо, — глубокомысленно кивнул Макрон.

Лонгин на возвышении снова призвал к тишине.

— Я разослал приказы Третьему и Шестому легионам срочно прибыть в наше расположение. Как только армия соберется воедино, мы двинемся на восток и сокрушим парфян. А до этих пор, соратники мои, мы должны готовить своих людей к войне. Пусть каждый офицер позаботится о полной готовности своего снаряжения, отзовет всех солдат из отпусков и выполнит все необходимые по артикулу предписания. Я намерен, как только армия достигнет необходимой готовности, немедленно сняться с лагеря. Все свои приказы по предстоящему походу вы получите в ближайшие несколько дней. На этом я заканчиваю… Пройдут годы, и когда мы уже состаримся, люди в торжестве и удивлении посмотрят на нас и скажут: «Посмотрите, вот они, те герои, что сокрушили старейшего и злейшего врага Рима!» И если мы одержим победу — точнее, когда мы одержим победу, ибо так оно и произойдет, — то это будет не просто победа. Это будет больше чем победа. Через деяния наши мы обретем бессмертие, ибо чего более может желать истинный римлянин? — Лонгин вынул меч и вскинул его высоко над головой. — За Рим и нашу победу!