Центумвир

– Надо было этого Поляка сразу как Конь спалил его, прямо вместе с Конем... в поле нахуй... – гнев в тихом голосе. Ярость. Возмущение, – но нет, что ты, мы же цивилизованные! Не тогда, правда, когда свои тени через чужих синекур пускаем и тырим с чужих кругов чужое бабло, – игнорируя усталое Вадимовское «не докажут», – это можно, это мы прямо с удовольствием, даже зная, что за это башку снесут. – Звук подзатыльника на Вадимовское «у каждого свой спортивный интерес». Моя мертвая усмешка, и ледяные пальцы в голову, лицом вдавливающуюся в колени. – Ну, ладно он отбитый, причем, прости господи, буквально, но ты-то что? Погундеть ему не мог? Гундел бы потихоньку и постепенно этот индюк пришел бы к мысли, что эти свои новые выебоны ему больше не интересны. Хотя, кому вообще я это говорю! Два дебила это сила, да, сынок? – хлесткость раздражения в тихом голосе и деловитость в последующих словах, – на еще пирожок. А как сук всяких в живых оставлять, да еще вытаскивать и прикрывать, то сразу вспоминаем, что цивилизованные же! Не смотри так на меня, я сейчас на эмоциях, мне можно хуйню всякую нести. Яру дадут право судить Еремеева после того как Марвин замнет с пидорасами Саида?

– Яр в заморозке, пока полностью не засветит и не отдаст конфискат, официально все это звучит, что вроде как Марвин и Дуб очень обеспокоены возможным подрывом своей репутации и тщательно разбираются с ним, и проводят профилактические беседы, пока Кот мониторит все наше на предмет подтверждения выдвинутых обвинений, но, естественно так, чтобы не подтвердить. Поэтому Яру не дадут права судить Еремеева. Да и родственники же, ему и не дали бы… Мы думаем, что как с Саидом утрясут, то Марвин двинет объяву, что нужен независимый центум для решения вопроса с Еремеевым.

– Кто возьмется?

– Сразу перехватит Лютый, они со Старым уже на низком старте. Может, Рика,  но его сейчас имеют и в хвост и в гриву, ему вообще нельзя было этого делать, как оказалось и... занят он, в общем, и неизвестно когда освободится… Тиму тоже нагнули, у них у самих внутри там терки жесткие идут, он и без того был заморожен, а еще с учетом того, что сейчас на себя взял… Пиздец полный у него… Ой, простите. Так что либо Старый, либо Лютый, они перехватят, и будут судить вроде как за клевету. – А дальше он сказал с легким отзвуком  презрения, хлыстом по мне, – по факту за предательство. Все, Лид, у меня джет, и еще херова туча дел, отпустите меня пожалуйста

– Ты же Алешке не сказал? Поэтому такой у всех информационный голод, да?

– Не сказал, конечно. Я дебил, не отрицаю, но не настолько, – с осуждением произнес Вадим.

– Алешка думает, что ты дебил, потому что не сказал, – улыбнулась я, выходя к ним и вставая рядом, облокачиваясь плечом о стену. – Подожди меня пару минут, немного вещей возьму.

Лида перехватила разворачивающуюся меня за локоть.

– Мой брат не предавал моего мужа. – Твердо глядя в ее непроницаемое побледневшее лицо и напряженные глаза. – Раз с Яром все в порядке и никто его убивать не собирается, я хочу к нему. Вадим, подожди меня.

– Ты не полетишь со мной. – Непререкаемо и безапеляционно, с яростью в карих пустошах.

–  Вспомни, с кем ты разговариваешь, Шива. – Резко и хлестко. – Статью за превышение полномочий не подскажешь, судья Дредд, блять? Итог будет один, завтра я буду дома. Единственный способ мне помешать – сломать мне ноги. Приступай.

Приподнимая подбородок и уголок губ, не показывая, масштаб катастрофического разрушения души и последствий этого. Но он знал. Как и Лида, закрывшая глаза ладонью и медленно приседающая на корточки. Прищурился и, твердо сжав челюсть, едва заметно кивнул.

Улыбнулась одобрительно, а внутри тихо так. Мертво. Со смрадом разложения. Но главное, что тихо.

Глава 12

Два с половиной часа ночного перелета. Лида пыталась со мной поговорить. Я, сидя на диване, подобрав под себя ноги, безэмоционально сообщила, что хочу сохранить с ней хорошие отношения. Я действительно этого хотела, из-за того, что она приехала ко мне в Копенгаген, осознавая, что ее сына могут убить в любой момент по причине, что мой брат, якобы, заложил ее сына, ее единственного ребенка, и зная это приехать в Копенгаген ко мне, которая могла лишится обоих. Умолчать об этом… Здесь самый болезненный щелчок в моей жизни, попытка переключения неимоверная. Я действительно хотела дальше уважать эту женщину, ибо она тоже себя убивала, когда ехала к сестре того, кого они все считали палачом Ярослава Истомина. Поэтому попросила без разговоров. На некоторых вещах лучше ставить блок, потому что дальше ваши позиции настолько разойдутся, что кроме взаимоуничтожения ничего не останется. Она сглотнула и, протяжно выдохнув, отошла от меня.