Центр роста

Он проспал до позднего утра, не заботясь о том, что вокруг, и только спихнул Аниту с постели. Когда он проснулся, то первым, что он увидел, была ее кисть, которая торчала над краем ложа, приветствуя пробуждение. Анита, падая, зацепилась рукой, и та оказалась неловко воздетой и вывернутой.

О’Шипки протер глаза, недовольный сном. Во сне воплощения встретились снова. Они держали совет, кому жить. Огромное зеркало разошлось, и он шагнул им навстречу, говоря, что господствовать должен один, и сейчас он возьмет по чуть-чуть от каждого. «Я больше развился!» - воскликнул Ядрошников. «А я искупал твой грех!» - возражал О’Шипки. «Нет, это и твой грех тоже, ты завуалировал его, лицемер!» «Молчи, не гневи полубога! Между прочим - откуда здесь клоп и роза? И кто они нам? И как мы от них возьмем?» «Может, они от нас. Клоп насосется сейчас, а роза напьется из твоего праха». Это предположение высказал Трикстер, и спящий, неистовый в сновидении О’Шипки шагнул в его сторону, рассыпаясь в зеркальные осколки. И вышел в день.

Он сел и угрюмо протер глаза. В номере пахло любовью и смертью. Поднявшись на ноги, он замер, прислушиваясь к далекому рокоту. Камень дрожал мелкой дрожью, под ногами гудело. О’Шипки внимательно огляделся, узнавая себя в рогах, медведе, пасторе, куртизанке, пустом графине. Он жил в изуродованной «Holy Bible», в чугунном корытце, в полярном мишке; он нависал балдахином, дробился мозаикой. Он был краеугольными и второстепенными камнями, время сбора которых в колонны и перекрытия миновало, сменившись порой разбрасывать и крушить. О’Шипки взял в руки «Holy Bible», развернул на первом попавшемся месте. Оказалось, что «дубль-вэ» прицарапали неспроста, ибо он угодил в третью книгу Ездры, которая была не в чести у некоторых библейских обществ. О’Шипки этого не знал и просто стал читать с того места, где Ездра вопрошает Ангела о былом и грядущем, интересуясь, окажется ли будущее таким же великим, каким было прошлое, когда Бог говорил с людьми. И Ангел показал ему горящую печь, которая по щучьему велению прошла мимо, оставив за собой лишь дым, и дождь, «стремительность которого остановилась», оставив после себя жалкие капли. «Как дождь больше капель, а огонь больше дыма, - сказал ему Ангел, - так мера прошедшего превысила, а остались капли и дым».

«Времена не выбирают, - вздохнул О’Шипки, откладывая книгу. - Капли так капли. Куда же мне деться, современнику брызг».

Он открыл чемодан и набил себе карманы взрывчаткой, не доверяя динамиту из погребов. Сделав так, аккуратно упаковал немногие вещи, лежавшие в номере; все важное было при нем. Прежде чем выйти, он задержался у китайского зеркала, которое напомнило ему злополучный пруд. Обычный О’Шипки, наполненный силой и непобедимый, взглянул на него изнутри. Во взгляде читалось легкое разочарование; рассказ Аниты, из которого вытекала предположительная возможность похитить силу, забрав ее от поверженных воплощений, произвел на него известное впечатление, и в глубине души О’Шипки хотелось увидеть в своем отражении черты уничтоженных «я». Но он увидел себя одного; и ладно, рассудил он здраво, еще не хватало, как будто мне будут полезны все эти грибки, вся эта тысячелетняя плесень, скопившаяся в углах и тоже, без сомнения, являющаяся мною; буканы и тараканы, нетопыри с неприкаянными покойниками, мертвые чучела - все это я, и всему этому не бывать. Но их не истребишь поодиночке, приходится чохом.

Положившись на провидение и не гадая, что дальше, он присел на дорожку так, чтобы не видеть руки. Секунду спустя, со словами «ну, тронулись» мистер О’Шипки покинул номер, ни разу не оглянувшись. Замок заметно вибрировал, но тот, не полагаясь на мощность котлов и баков, намеревался обеспечить ему абсолютное разрушение. «Спросить бы у себя, каково это - быть замком, - сокрушался О’Шипки, спускаясь. - Не спросишь». Он толкнул дверь бойлерной, остававшуюся незапертой. Внутри было жарко и сыро, как в бане; стены пели басом, исполняя шаманскую песню; шахматисты лежали, как прежде, забытые и проклятые, и только вот исчезла черепашка, которой, как надеялся О’Шипки, не удалось убежать далеко, ибо та, в чем он не усомнился ни на минуту, тоже жила его персональным, ошипочным наполнением - жалкая версия, выморочная карикатура на смысл и замысел. Тут же он вспомнил, как хрустнуло под пятой. «Ты тоже погибнешь в огне», - О’Шипки погрозил кулаком, пугая тех, кто, возможно, скрывался в молочном тумане.