Цена высшему образованию (СИ)

- Давно протекает, уже в нескольких местах. У меня вся надежда на тебя. И холодно мне одной в этой большой комнате с земляным полом, надо бы перегородить, отделить для меня клетушку. Окоченею я тут зимой. Когда мы с отцом, царствие ему небесное, строили этот дом, никто из нас не предполагал, что я тут останусь одна, и мне сойдет маленькая клетушка размером 3х4, чтоб от одной охапки дров было тепло, а то мы построили бы. А теперь...я мерзну, даже вода замерзает в ведре зимой. Сделай что-нибудь, помоги матери, больше ведь некому.

Меня словно ужалили, даже ложку отложил. У меня, в кармане, было, пять рублей на обратную дорогу до Тячева, порадовать мать было нечем, но я вскочил, как ужаленный, и отправился к соседу договориться, чтоб он в долг сделал матери перегородку.

Сосед был крайне удивлен, что я не могу рассчитаться с ним сразу, но лишних вопросов не задавал, и обещал все сделать немедленно.

В понедельник начну, и ко вторнику вечером будет готово.

Когда я вернулся домой, мать уже собрала мне сумку с продуктами.

- Говорила я тебе, сынок, когда ты еще был подростком, не сиди ты в этих книгах, толку от них мало. Так оно и вышло. У матери всегда чутье, но вы, дети, не любите слушаться своих родителей, вам всегда кажется, что вы умнее, а на поверку выходит, что мы-то как раз и правы.

- Хорошо, дорогая мамочка, я буду усиленно думать, как поступать дальше. А теперь мне уже пора. Перегородку тебе сделают, а в следующий раз, когда я приеду, рассчитаюсь с ним за выполненную работу.

Мать обняла, прижалась к моей груди и как всегда всплакнула. Несмотря на то, что я был плохим сыном: никак не оправдывал родительских надежд ( отец умер еще перед моим поступлением в университет), я не мог видеть материнских слез. Какой-то комок подступал и душил мое горло, и я готов был расплакаться вместе с матерью и уронить свою беспомощную голову на ее грудь, и воскликнуть при этом: мама, прости своего блудного сына! Но я всякий раз сдерживал наплыв меланхолических чувств, не позволял им выплеснуться наружу, - я же все-таки мужчина, сильный человек, хотя и понимал свою вину перед ней. Она так на меня надеялась, так на меня рассчитывала, а помощи от меня никогда не видела: ни в годы, когда я сам был катастрофически нищим, ни в годы, когда у меня была какая-то возможность помочь ей в чем-то.

Я вернулся в Бедевлю в воскресение вечером. Миша тоже приехал с сумкой набитой продуктами. Мы устроили королевский ужин, состоявший из жареной картошки на сале, а Миша сходил в магазин, купил бутылку красного вина. Мы даже обнимались и пели грустные песни, сидя за столом, на котором была не только бутылка водки, но и хлеб, черствый и немного сыроватый, большая неочищенная луковица и маленький кусок копченого сала годичной давности.

Мы влили в себя по сто грамм горячительного, смели со стола всю закуску до последней дольки чеснока и лука, а потом наливали снова и произносили тосты сначала за мой открытый урок, потом за нашу дружбу, потом за нашу сытую жизнь и, наконец - за коммунизм.

Мне было так хорошо, и тепло на душе, что я набрался храбрости и сказал:

- Михаил Петрович, дорогой! сходи-ка еще за бутылкой. Одной бутылкой меньше, одной больше, - все равно беднее, чем мы есть, не станем.

- И пойду. Ты что думаешь, мне жалко трояка? Да я усилю производительность труда и получу премию, я компенсирую эти три рубля, вот увидишь. Мать их яти!

Миша стал шарить по карманам, нашел последнюю трешку, и попытался надеть шляпу. Но шляпа, каким - то образом, выпала у него из рук.

- Ах ты, гадина! Ты на пол просишься? Ну и сиди там, я и без тебя обойдусь. Ты бы сама прыгнула на мою умную голову, - сказал Миша и притоптал шляпу ногой.

- Миша, лапочка, надень пальто, простынешь, как пить дать простынешь.

- А, трезвому, то бишь, пьяному - море по колено. Ничего со мной не будет.

Миша открыл дверь, но зацепил ногой за высокий порог и грохнулся в прихожей.

- Миша, что с тобой? - завопил я и кинулся на помощь, но тоже, почему-то, свалился на него. Так мы и заснули.

Я зашевелился только на рассвете и срочно выбежал на улицу. Мне здорово повезло, потому что, когда проснулся Миша - у него были мокрые штаны, и он страшно меня ругал, почему я, такой- сякой, не разбудил его, чтобы он мог вовремя выйти на двор освежиться.

Я дико извинялся перед ним. Мне особенно было жалко его, когда мы шли шесть километров пешком при колючем ветре, а у него были мокрые штаны. Он старался широко расставлять ноги, хотя и шли мы ускоренным шагом, чтобы согреться, зная, что до школы еще так далеко, как от Парижа до Пекина. Наконец, показалась крыша хибарки, где размещалась школа, и Миша с радостью воскликнул:

- Вот она, родная. Но сегодня у нас с тобой всего по два урока, а после них, мы с тобой идем брать деньги в кредит.

- Хорошо, поедем.

- На чем?

- На своих двоих.

- Тогда поедем!

К нашему удивлению, в школе никого не было, кроме уборщицы, работавшей по совместительству еще истопником.

- А где народ? - спросил я. - Где ученики, где учителя, почему нет директора?