Цена добра

– Еще, сынок, никогда не делай долги, долг делает человека беспомощным, слабым; сам тоже не давай в долг – обратно идущих ног у долгов не бывает; всегда по возможности помогай слабым и нуждающимся. И еще прошу, если будут трудности, не скрывай от меня. Я жизнь знаю и поэтому могу давать советы.

– Спасибо, отец, с завтрашнего дня я начну другую жизнь. Изучу твои тетради, думаю, что там найду много полезного! – сказал Ахмед и вышел.

Мир показался ему другим, он понял: романтики в нем мало, а реальность – это труд и целеустремленность. И пошел в сторону фермы, повторяя: «Чтобы на столе появилась банка меда, надо сначала выпить две банки змеиного яда».

Бухгалтер Осман

Ах, тебе, норовистый, породистый конь,
Пролетать бы сквозь ливень и снег, как огонь,
И ноздрями, что трепетней розы,
Вольно воздух вдыхать и в морозы,
И глазами, как звездами, плотный туман
Рассекать над тесниною горной…
Но, как коршун, свистит над тобою аркан
И лишает свободы просторной.
И чепрак под седлом, и сафьян на седле,
И уздечка с насечкой искусной.
– О, как трудно живется коням на земле! —
Говорю я с улыбкою грустной.

Фазу Алиева

«Величайшие истины – самые простые».

Л. Толстой

Ничем от аульчан семья Халидовых не отличалась. Небольшой каменный одноэтажный дом, от солнца и дождей уже ставший почти коричневым; деревянные ворота, закрывающиеся на крючок, который любой человек, сунув руку в щель, между двумя дверьми, мог спокойно открыть. Семья Халидовых была очень дружной. Что бы ни происходило в ауле, они приходили все вместе. Глава семьи Халид, супруга Субайбат шли на два-три шага впереди, а за ними три их сына. Старшие Рашид и Абдула были близнецами, их называли злато-головыми, потому что они были рыжие и очень похожие друг на друга, а третий – черноволосый, был хроменький, говорили, что это у него с рождения. Близнецы лихо танцевали на свадьбах, пели, играя на пандуре.

Точно помню, год был 41-й, потому что через несколько дней началась война. Как говорят: «Пришла беда – открывай ворота!» За два месяца в их доме, как и во всех других, все изменилось. Я не помню, сколько лет было близнецам, но на фронт они ушли в первые же дни войны. Османа не взяли, наверное, из-за хромоты. Халид с отарой ушел в горы, а через неделю привезли его израненное тело. Говорили, что он стоял на камне и камень вместе с ним упал в пропасть. Остались Субайбат и Осман одни…

Первый год войны Субайбат часто получала письма с фронта. Рашид стал летчиком, о нем даже в газетах писали. Первым письма перестал писать Абдула – и вскоре получили похоронку, а потом и Рашид перестал писать.

Однажды, проходя по улице, Осман услышал разговор двух соседок:

– Бедная Субайбат осталась, потеряв такую опору, с этим калекой.

– Да, что поделаешь, это ее вечная боль! – ответила другая.

Слово «калека» вошло в его сердце, как острая стрела. «Это я – калека? Я покажу им, на что способен!» – думал Осман. Он вернулся домой и, сославшись на головную боль, лег на свой топчан. Так пролежал он целый день, а потом заявил матери, что чабаном с отарой уходит в горы. Субайбат плакала, умоляла не делать этого.

– Тебе, сынок, придется очень много ходить, а у тебя нога…

– Не надо мне больше о ноге напоминать, я должен делать то, что делали мои братья; тогда вы все берегли меня, а теперь я в доме единственный мужчина. Мать, я ношу не платок, а шапку.

Разговор прервала ворвавшаяся с плачем соседка:

– Ой, Субайбат, правду говорят наши старухи, что дом без мужчины – это дом без крыши и все дожди и снега обрушиваются именно на него. У меня в одном месте крыша согнулась, течет.

– Я починю, пойдем, покажи! – сказал, надевая пиджак, Осман.

– Ты в жизни крышу не чинил, у тебя не получится! – преградила ему дорогу Субайбат.

– Мои старшие братья тоже не воевали, оружие в руки не брали, самолеты не водили! – ответил Осман.

Действительно, в мирное время его все оберегали, поручали только мелкую работу: кормить ягнят, ухаживать за телятами.

– Сакинат, я сейчас приду! – сказал Осман.

Он остановился у ворот старого Казамби, который всю жизнь работал каменщиком, строил людям дома. Осман рассказал Казамби, что случилось, и попросил пойти с ним к Сакинат.

– Я все сам буду делать, нужны твои советы, твои глаза, дядя Казамби.

– Были бы глаза! – вздохнул он, взял посох и пошел.

В дороге Казамби будто выпрямился, в нем зажегся какой-то огонек.

– Хоть глаза плохо видят, разумом я еще не слеп. Теперь старикам нужно собрать оставшиеся силы, нужно кремень ума бить о кремень сердца, чтобы иссекать огонь. Надо же людям помочь.