Целующие солнце

Были у Игната и помощники — верные адепты его зарождающегося Учения. Двое — молодые люди, всегда подтянутые, хорошо одетые, приятно пахнущие, без морщинок и мешков под глазами, в какое бы время они не появлялись в палате. И еще двое — внешностью напоминающие бомжей-алкоголиков. От них радикально несло перегарищем, вида они были неопрятного, оба с густыми неухоженными бородами, в которых путались хлебные крошки и кусочки чипсов. Разговаривали они невнятно, бегали глазами по палате и, как мне казалось, приценивались к моему телефону, пару раз замеченному ими на тумбочке. Все четверо обращались к Игнату не иначе как Мастер. Чувствовалась в их интонациях этакая преданность, свойственная людям верующим, при обращении к батюшке или какому-нибудь служителю церкви с высоким саном. Игнат держался соответствующе и разговаривал с ними как начальник с подчиненными, наполняя речь замысловатыми фразами и витиеватыми словечками. Было видно, что самому Игнату подобные разговоры доставляют великое удовольствие. Нас он никогда не представлял, но теми же вечерами, когда за окном темнело и время начинало тянуться медленно, словно избегая скорой встречи со сном, Игнат рассказывал об этих людях, называл их имена и профессии, у кого какие были привычки, кто с кем жил, спал и растил детей. Только я почти ничего не запомнил.

Один весенним утром в палату вошел доктор и сообщил, что через несколько дней меня будут выписывать. К тому времени я шелушился, будто сухой кукурузный початок. Тело чесалось, а кожу жгло от мазей и затягивающихся ран. Впрочем, я чувствовал себя хорошо — если судить о физическом состоянии. Швы уже давно сняли, раны зарубцевались. Полное выздоровление, со слов доктора, было лишь делом времени. По крайней мере, наблюдение врачей за мной уже не требовалось. Сам уже не маленький, справлюсь и в домашних условиях.

В тот же день приехала Анна Николаевна и привезла один из моих костюмов.

— Вас все так ждут, — сообщила она, — на следующую неделю запланировано несколько автографсессий. Плюс из «Экспресс-газеты» звонили, спрашивали об интервью. Вы же не против?

— А если бы был против? — поинтересовался я.

Анна Николаевна восприняла это как шутку и слабо улыбнулась. Она была не в курсе того, как мне все надоело. Вот, что не отпускало меня из лап ложных воспоминаний — это чувство пришло из комы, а, может, и намного раньше — я старался вспомнить, но не мог. Оно оказалось сильнее лечения, сильнее лекарств и курса лечения у психиатра.

Чувство разочарования.

Коготками вцепилось в сердце. И не желало отпускать.

Разочарование и депрессия. Всегда ходят вместе. Словно близнецы-братья, сидели в потемках души. Боялись выписки вместе со мной. Потому что не представляли, что будет дальше. Как жить в мире, в котором все надоело?

Когда во снах, будто призрак, приходила Лена (которую я путал с Аленкой, хотя наверняка они были единым целым), я совершенно четко осознавал, что там, в ложных воспоминаниях, в выдуманном мире, куда зашвырнул меня мой мозг, жилось гораздо лучше. Дышалось легче, что ли. Думалось ясней. Проблем было поменьше, а времени побольше. Я был там самим собой, а не управляемой по законам шоу-бизнеса фигуркой. Я просыпался, понимал, где нахожусь, и скрипя зубами выдерживал удар разочарования. И продолжал жить с тяжелой депрессией на душе.

Депрессия усугублялась не только мифическими и воображаемыми мечтами о свободе, но и вполне конкретной, необратимой, свершившейся смертью Аленки.

Впрочем, в назначенный день я покорно собрал вещи и выписался. Игнат пожал мне на прощанье руку, вручил еще одну визитку и признался, что я был самым интересным пациентом из всех, с которыми ему приходилось лежать. Непонятно почему, но польстило.

Город, кутающийся в весну, встретил меня до неприличия равнодушно. Я закутался в плащ от прохладного ветра и побрел вдоль дороги к метро. Мне было приятно ощущать одиночество и свободу. Я пролежал в больнице почти два с половиной месяца, успев позабыть сладкие ощущения от пешей прогулки. Может быть, это были последние часы одиночества.

Я прошел мимо метро, по проспекту, где-то в душе торопясь, но внешне оставаясь совершенно спокойным. Потом поймал такси и поехал на кладбище. Мои руки дрожали от волнения.

Сложно найти нужную могилу, когда не был на похоронах. Сложно сдержаться, когда кажется, будто хоронил любимого человека не один, а целых два раза. Сложно справиться с дрожащими руками и путающимися мыслями. Сложно, сложно все в этой жизни, и никогда не следует настраиваться на легкость бытия.