ЦДЛ

Помнится, его еще удивило тогда – почему автор столь живописного очерка о нашей советской тюрьме забыл добавить – «Добро пожаловать!», едва ли сам он верил в то, что описывал не санаторий, а типичную советскую тюрягу, призывая в нее, как в Аэрофлот пассажиров. И действительно есть что-то общее – когда входишь в общую камеру, тебя обязательно спрашивают: «За что залетел?»

Надо сказать, тюрьма его разочаровала. А уж той камерой – сырой и скользкой, которой его оплакала Лубянка, как тот самый крокодил, который от аппетита слезы на глазах наворачивает. Она, сама того не ведая, как бы воскликнула: «Да разве ты не знаешь, как врут наши газеты! Неужели надо обязательно попадать в тюрьму, чтобы убедиться в этом? Да лояльный наш человек тем и патриот, что знает, что врут, но тем не менее верит, ибо жить хочет. Хоть плохо, но жить. И это куда лучше, чем хорошо, но умирать».

Сиднем сидел Илья Муромец тридцать лет. Тридцать лет как один день. Да плюс еще три года. Неужели и тогда такие сроки давали? Наверно, давали – былина все же. Если уж былины начнут врать!

В многочисленных наших анкетах есть вопрос: «Сидел ли при советской власти?» «Нет» – всегда вызывает недоумение. Если не сидел, то почему? «Ну, почему ты не сидел, товарищ, вот ты, к примеру? Что, ты лучше других?» – «Да я как все», – отвечает товарищ.

«Все сидят, а ты почему-то на свободе гуляешь?!»

«Да какая же это свобода? Да и гуляю я с горя, что все сидят. Да и не гуляю я вовсе, а вкалываю. Не то что ты – лазальщик в душу – мертвая душа».

Вот и сел. Отдыхай! Но «покой нам только снится» – как сказал поэт. Даже в тюрьме.

– У нас не соскучишься – «сорок каблуков и все в животе будут!» – любимая поговорка тюремщиков. – Хотя, по мнению рядовых карателей, у нас только пенки снимают. Чикаются с вами. Интеллигентничают, грамотные больно. Мы еще работаем вполсилы, – жаловался лейтенант, потроша мои карманы в этой транзитной тюрьме. – Да и у милицейских ваньков неотесанных тоже привязь недостаточно длинна. А то бы и не таких дров наломали. Только однажды перестаралась Охрана Порядка. Их генералы и поныне помнят день выдачи заокеанских дубинок, когда с чисто русским размахом крошила милиция налево и направо всех, кто попался под горячую руку, на сей раз не голую.

И он описал и без того известное побоище, когда наземь валились и юные и старые. И правые и виноватые (вот только в чем?). И патриоты и несознательный элемент. Надо было испытать эффективность новшества, за границей давно освоенного. Надо было не ударить лицом в грязь перед загнивающим Западом.

В тот день клиники и больницы Москвы и других городов, в этом смысле – героев, переполнялись мгновенно. Это был истинно красный день. Отчего-то в календарях не отмеченный. Врачи, фельдшеры и даже мобилизованные по этому случаю сельские коновалы сбились с ног, не зная – что делать. Привыкшие к примитивным отечественным травмам, взирали они на вывихи и переломы, так мастерски сделанные, что пальчики оближешь. И качали головами – заграница! Ничего не скажешь.

«Что там Везувий! Вот советского вулкана взрыв!» – как пишут советские газеты обычно. Но в тот день они помалкивали. И на следующий – тоже. И на последующий заткнулись, хоть и вышли всем хором.

…Летели под откос мосты… во рту. Продукция советских дантистов валялась в тот день на виду – под ногами. Обычные зубы тоже летели. Умудрялись выбивать даже глаза. И заметим, – глаза не вставные. Крепки же были подзатыльники. В тот день милиция зримо доказывала еще и неоспоримость нашего гуманного строя – бесплатное лечение. Чем больше убедятся в нем, тем лучше. Тогда убедились едва ли не всенародно. Черепа человеческие, будто для того и пригодные, чтобы их били, обнаружили тогда невероятную хрупкость – трещали по швам. И мыслящие, и только собирающиеся подумать. Было о чем.

«Это шахматы – еврейский бокс» – как метко заметили охранники. Так сколько там в гипс положили? Не в мрамор же их класть.

«Не Боже царя храни, а меня в народ не урони!» – вероятней всего, молились в тот день наверху, помятуя о рвении народном. Тяжело пришлось тогда народу, из всех народов состоящему. Хотя когда ему было легко – российскому?

Восемь мотополков, не считая многотысячного ГАИ (госавтоинспекция). Сто пятьдесят отделений милиции только в одной Москве. Не считая милицейских армий Щелокова. Гэбистских Андропова. И личной Брежнева, так сказать, для охраны. Мы не говорим о советской армии, тоже готовой прийти на помощь (не народу, конечно!). И все одно не хватает десяти тысяч милиционеров. «Каждый должен им быть!» – мечтал Хрущев. Каждый. И все равно бы не хватило. Десять на одного беспомощного или двадцать, до чего ж это мало! – плачет правительство. Ведь их же миллионы, хотя и беспомощных. Рыдает оно и ночи не спит. Вот если бы милиция в тот день была в полном составе. Люди бы лежали не только в больницах, но и вокруг. Сколько бы Красных площадей возникло! Вот отчего всенародного праздника не получилось. Хотя поработали не за страх, а на совесть.