ЦДЛ

Художник пытается ухватить это явление за скользкую суть. Спешит, пока его самого не схватили. Но жизнь явно обгоняет его удивительную фантазию, подсовывая ему все новые типы, один краше другого. Природа вкупе с Социализмом еще и не такое может.

Интересно, где этот генерал откладывает яйца? Ведь где-то же он их кладет на черный день? Или, может, он просто швыряет их не глядя и куда попало? Или, скорее всего, сам сидит на них, нахохлившись, как клушка. Это в сказках легко находили кощеевы яйца и так красиво оскопляли зло. Лишь потом интересуясь степенью его неравнодушия к чужой крови.

Лубянка – учреждение семейственное. Видно, у них есть специальный гадюшник. Свой персональный змеиный питомник, засекреченный, как наборный сейф. И там они загодя заголяются для выведения потомства, разложив по чинам и рангам, а скорее всего по полочкам, свое драконово семя. И в чем-то эта быль даже смахивает на сказку – здесь явно не обходится без красных девушек. Наверняка загоняют сюда лучших, чтобы самим выжить, а подыхая – продолжиться. Наверняка породистых, чтобы смахивали на людей их будущие змееныши.

Таблица размножения… выучили назубок.

– Все мое при мне, – вдруг выдаст он государственную тайну.

Вот и прекрасно. Выкладывай, выродок. Наступил и твой черед завопить от боли! Но тут меня конечно же стошнит…

– Обратите-ка внимание сюда! – покажет он на дверь, ухмыляясь, – она знает, как и что зажимать. Ведь даже курица, если отнять у нее яичко и сунуть его под косяк, и то закудахчет. А человеку – каково ему, бедняге? Ведь неприятно, когда ему таким вот способом показывают на дверь!

Представляю – сколько в нее скреблось несчастных, вопя и стеная. Говорят, даже Кадар – нынешний премьер венгерский, и тот не глядит на свою мошонку и пальцы с тех пор, как побывал в учреждении этом.

– …Мы к вам еще терпимы. В другое время…

– В другое время, – не дал я ему договорить, – после собеседования сразу же давали инвалидность, или гроб, или срок – в лучшем случае, для полного осознания и уяснения происходившей беседы. А сегодня – что уже беспокоить герб, чтоб серпом по мошонке, а молотом по голове… Сегодня есть психушки верхом на прогрессе и менее стерильные тюрьмо-лагеря с псарней по бокам, где еще по старинке используют автоматы, а не шприцы. Но все дело в том, что втихую уже стало трудновато заталкивать туда нашего брата. А сами мы, как раньше, не маршируем за проволоку. А волочь нас на глазах у всего, пусть даже не изумленного, мира – несподручно. Вот и просите, как милостыню, – уезжайте-ка, пожалуйста, от греха подальше! Ничего – скоро и в ногах валяться будете. А может быть, вы сами всей конторой и с вождями под мышкой в персональную катапульту и – счастливо нам оставаться?! Это вам – перевертышам – беглецам с портфелями с ноги эмигрировать. Выбрал виллу подороже и попросил политическое бомбоубежище. Тем более когда у вас чин бенкендорфный – есть что порассказать на Западе про восточные ваши дела. Ну, к примеру, можно написать книгу «Тысяча и одна ночь в пыточной камере, или Моя Шехерезада, оказавшись без зада, наконец-то заговорила». Гарантирую успех. Ну а мне, не умеющему лгать безбожно да еще с гирей русского языка на языке, поэту без малейшего инстинкта самосохранения… Нет, я, пожалуй, еще побуду немного дома. Хотя какой же это мой дом, где меня из него гонят и хозяйничают, как вши в голове. Я, правда, не такой уж патриот России, чтобы меня насильно тянуть в самолет. Но самому тем не менее не хочется вышагивать к трапу.

– Это вам последнее наше предупреждение. Понимаете – последнее.

– Да что у вас предупреждений, что ли, не хватает? Да одолжите у китайцев. У них этого добра сколько угодно…

Между Суково и Внуково не слишком взрачное на вид – Переделкино стоит.

Просто народ, сходя с электрички, идет налево. Писатели же – направо. Здесь их лоно природы. Но это так – шушера. Классики ездят обычно автомобилями Белорусским шоссе. Народным писателям с народом ездить как-то не очень хочется. Тем более без охраны. И дачи у них, соответственно, персональные, а не какой-нибудь Дом Творчества, где каждый только и думает – как бы ее сотворить… мягкоголовую, что стоит трояк. А уж третий всегда найдется. Здесь чем выше забор, тем персональней собор (обязательно какая-нибудь символика на крыше, как минимум петушок).

Если окончательно углубляться в Переделкино, непременно попадешь в Баковку, знаменитую своей презервативной фабрикой. И конечно же дачей Пастернака (кому – что, многие рвутся именно глянуть, как делают эти головные уборы), стоящей как бы на границе между миром писательским и миром, как бы желающим, чтобы писателей было поменьше. Но учитывая из рук вон плохое качество ваковской продукции, Переделкино, как, впрочем, и вся российская держава, потихоньку приумножается. Писателей уже не счесть. А неписателей – тем более. Но если просто люди в силу своей многочисленности сжимаются на утлых квадратах своих коммунальных метров, писатели – напротив, даже при минимальном приплоде своих домашних животных – удваивают, а то и утраивают свои владения.