ЦДЛ

Вообще-то юмор —
Оружие безопасное и сугубо цивильное,
Но отец Бомарше умер,
Когда сын читал ему что-то севильское,
А ведь это было не самое в литературе убийственное.
Если бы это было самое убийственное,
К тому же уже написанное,
И не обязательно Бомарше,
Папа бы не родился вообще.

И все равно осторожно с этим топором,
Пьер-Огюстен-Карон.

Кожа

Очень терпкий у русалки
Привкус моря на губах.
Вот только рыбные чешуйки
Остаются на руках.

У лягушек, пусть царевен,
С кожей тоже нелады.
Цвет ее, как куст сирени,
Чуть завядший без воды.

И пупыристый, и странный,
И не гладкий, как атлас,
Кожи слой у Несмеяны,
Прямо скажем – не потряс.

У мегер, у страхолюдин,
У кикимор – всех подряд.
Кожа тоже гусь на блюде,
Ни в какой не лезет ряд.

– Здесь нельзя быть демократом, —
Кто-то сверху говорит,
Очень внятно, будто рядом
Микрофон его стоит.

И добавил, мудр и древен,
Дегустатор разных кож:
– Не бывает у царевен,
Чтоб от кожи била дрожь.

Это чаще у простушек
И с косою Василис,
Ну и прочих там пастушек,
Тех, с которыми шалишь.

Это в юности, как в сказке,
Сходят Золушки с карет,
Чтоб потом обрюзгшей Саскией
Не слезать с твоих колен.

Великий Зверь, что основал «Телемский орден»
Считал, что каждый человек – звезда
(три шестерки явно тут подсуетились, а впрочем, он и
сам был суетлив всегда).

Великий Зверь, чье имя Кроули,
Был черту брат, наверное, по крови.
Он верил людям, черт его дери,
Коль ты светило – выпускай свой свет на волю,
Он должен, видимо, как шапка быть на воре,
Заметен всюду и всегда,
Раз каждый человек звезда.
Тут главное нужна во всем чрезмерность…
А что, попробуем, а вдруг он прав,
Свет предпочтительней, чем мерзость,
Огонь прекраснее, чем прах.

Семьдесят два земных и долгих года —
Это всего лишь один космический день,
Одна лишь снежинка из самой высокой погоды,
Что тут же растает, лишь только ресницей задень.
Там пенсии нет – нескончаемый возраст,
Какой же петух им такое пропел?!
Но падают звезды, вжигаясь в наш воздух,
И тут им Земля хоть какой-то предел.

Улыбка