ЦДЛ

– Я тоже однажды настроил себя на дружественную волну, – говорит наш богатырь Ефеня Попович, на фоне вывешенных картин еще более внушительный, – и услышал доверительный «Голос Америки». Тогда она еще подавала свой голос, не ахти какой, но лучше, чем ничего. И вдруг вздрагиваю – там говорят про Наташу. Ну, думаю, всюду Аленка со своей дыренкой, надо же – уже там!.. И продолжаю внимать с еще большим вниманием и, я бы даже сказал, пиететом. «Наша Наташа знает украинский, потому что она американка украинского происхождения, – вещал голос, – она изучала родной язык в Сауткенсингтонском университете в Австралии. В Киеве, где она гид на выставке, к ней невозможно пробиться. Столько желающих протиснуться к ней – так все хотят ее видеть. От столпотворения к Наташе выставку, вероятно, придется закрыть, но здесь она будет до 15 августа – спешите. Потом выставка переедет в Алма-Ату. Там Наташа будет американка казахского происхождения…» – и «Голос» умолк. Пишу Наташе на «Голос Америки», я ведь тоже не мог к ней пробиться, потому что не жил в Киеве: «Дорогая Наташа, ты не знаешь – почему Микоян не дополз до Великой нашей Китайской стены, окружающей Кремль, ведь они даже в смерти на стену лезут и до смерти в эту стену хотят…» Никакого ответа. Решил эмигрировать (через Турцию), чтоб уже тут спросить, но в том-то и дело, что не знает Наташа – почему Микоян не дополз до Великой нашей Китайской стены. Получается, зря приехал. А точнее, приплыл…

Тут надо сказать, что Ефеня в отличие от всех нас добирался не слишком комфортабельно, смело можно сказать – без удобств бежал, без визы и вплавь. Не то чтоб поверил, что пьяному море по колено, но тем не менее взял да нырнул с головой, сколько можно задерживая дыхание. Одно не учел, что такому блондину не следует в Черное лазить море, оно – на виду. Оно только называется Черным, а на самом деле прозрачно, как домашний бассейн. Не успел Ефеня спрятать концы свои в воду, как тут же был выловлен, как ценный морской продукт. Вторая попытка была поудачней.

– И меня взяли, а уж потом взяли и отпустили, – говорит Кузя. Вот Сосивовчика сначала отпустили, а потом взяли. Одного только Одиссея Моисеевича взяли да отпустили.

Кузя тоже эмигрировал не как все. Все ехали с женами, детьми, бабушками, дедушками, а он с собакой какой-то редчайшей породы. «Ей даже больше платили, чем мне, – как-то раз он признался, – и встречали теплей, чем меня, другое дело – она того стоит, тем более не я ее, а она меня кормит, сука моя дорогая», – и он демонстративно поцеловал ее в добрую морду. Короче, въехал наш Кузя в Америку на собаке, как истый северный человек из северной Пальмиры имени Ленина.

– Да что говорить, была страна странников, а теперь – охранников, – выдохнул Одиссей Моисеевич, – каждый охраняет друг друга, чтоб не сбежал. Я с ужасом вспоминаю вчерашний свой день. Иной раз в холодном поту просыпаюсь в том промежутке жутком, когда сегодня еще не кончилось, а завтра еще не наступило. Вот и ныне мне приснилось невероятно отчетливо, будто сижу я на бережку какого-то полуотравленного озерца и вдруг на крючке моем рыбка – умница моя золотая. Дергается, умоляет отпустить, разумеется, не бесплатно. Одиссей Моисеевич, ты ж гуманист, – говорю я себе, – не будь жлобом – амнистируй рыбку, тем более сегодня не рыбный день. И вообще, чего тебе надобно, старче, какого хрена?

– До самых пят, – что-то во мне за меня отвечает.

– Что стучат, как копыта, от долгих хождений по мукам? – спросила рыбка. – Изволь! – и с головою нырнула. Только блеснул ее хвост двумя пальцами, в которые обычно вкладывают еще и третий. И только это случилось и вода не успела рябь свою проглотить, как начал расти я вполне ощутимо. Так стремительно в рост свой пошел, правда обратный, что даже рукою взмахнуть не успел. Первым делом пиджак мой земли коснулся, будто в карманах я свинчатку ношу. Дальше – больше, и вот я всем телом стою на земле и зад мой, что называется, по ней волочится…

– Как у Мела Гибсона? – спросил киновед Сулькин.

– Остроумная рыбка! – отдал я ей должное и только сейчас заметил, что Одиссей Моисеевич слегка походил на карлика, но как же умело он это скрывал!

– Очень остроумная, – сказал Одиссей Моисеевич с едва скрываемым сарказмом, – раньше я ждал у моря погоду. Теперь у двух океанов сижу и жду. И представьте – ничего похожего не попадалось. Не случайно же здесь рыбешка на вес золота, а если б действительно попалась золотая, да еще блещущая умом?!

На что инвалид Первой и Второй мировых войн (у третьей инвалидов не будет) – резюмировал вдохновенно: «В России все покрупней. Правда, Ефеня?»

Ефеня покуда молчал. Он привык, чтоб на родине слышался его звонкий голос, но там почему-то с акустикой ему не везло. Но вот великан наш поддал хорошенько и тоже влез в разговор:

– Я тоже люблю рыбку породистую и молодую. У меня тоже губа не дура, но такси я теперь ловить боюсь.

– Почему? – заволновалось общество.

И Ефеня рассказал: