ЦДЛ

Подъезд растворился, из него вышел мужчина, высокий, стройный, в летнем костюме, под которым угадывались сильные мускулы. Это был По­жарский. Он подошёл к серой новенькой “Волге” и поправил зеркальце. Дверь снова растворилась, и вышла Светлана. Она была в лёгкой блузке, ко­торая открывала её белую гордую шею. Она подошла к Пожарскому, при­жалась к нему. Он обнял её, отворил дверцу машины. Светлана села, и Ку­равлёв увидел её ногу в туфельке с острым каблучком. Пожарский сел за руль, и “Волга” умчалась в арку дома, унося Светлану, чтобы Куравлёв её больше никогда не увидел.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава двадцать девятая

Куравлёв не мог объяснить, когда кончилась его привычная, предсказу­емая жизнь, и он ступил в поток. Его понесло, закрутило, ударяло о берега. В этом круженье открывались всё новые повороты, всё новые обстоятельст­ва, которые он уже не стремился осмыслить, отдаваясь потоку.

Неожиданным оказалось приглашение на дачу Георгия Макеевича Мар­кова. Она находилась в Переделкине, в писательском заповеднике среди сол­нечных сосен. Бор был столь свеж и не тронут, что у подножья сосен росла брусника и стеклянно переливались муравейники. Дача Маркова была про­сторной, деревянной, в два этажа, с летней верандой. На веранде был на­крыт стол. Марков встретил Куравлёва в домашней блузе, мягкий, чуть за­спанный, не похожий на строгого, величаво ступавшего секретаря.

— Не обедали? — спросил он Куравлёва. — Составьте компанию. Се­годня у нас щавелевый суп. Анастасия, неси супницу!

Прислужница в белом фартуке и кокетливом кокошнике принесла боль­шую фарфоровую супницу. Марков сам черпал из неё половником, разливая по тарелкам, ухаживая за Куравлёвым.

— Какой щавелевый суп без яичка? — Марков постучал по столу кру­тым яйцом, аккуратно, чистыми ногтями очистил скорлупу. Разрезал яйцо на две части, обнажив желток, и ножичком скинул половину яйца в тарел­ку Куравлёва.

— Прошу извинить. Без вина. Лекарства. Все время кружится голова, забываю слова. Поверите, не мог вспомнить, как называется дуршлаг. В ру­ках верчу, а вспомнить не могу.

Марков подошёл к шкафчику, достал флакончик, накапал в рюмочку и выпил, поморщившись.

— Жизнь отмеряю по каплям, — пошутил он, возвращаясь к столу.

Они ели прохладный щавелевый суп. Марков осторожным взмахом ру­ки отгонял назойливую осу.

— Ну, как вам в новой квартире? Я помню, когда там жил Исаковский. Удивительное было время. Его стихотворение “Враги сожгли родную хату.” не хотели печатать. А песню и вовсе запретили к исполнению. Слишком гру­стная. Такая была цензура. Сейчас нет цензуры, печатай, что пожелаешь!

— Много дурного желают, Георгий Макеевич. Вчера читал, что маршал Жуков был в сговоре с английской разведкой и готовил покушение на Ста­лина. А ещё читал, что у Брежнева было два желудка. Один работал днём, а другой — ночью. А ещё писали, что Горбачёв — незаконный сын Андро­пова, а Раиса Максимовна ставит ночью под кровать золотую вазу. Есть ве­щи и пострашнее. Почему мы молчим, не отвечаем?

— Знаете, Виктор Ильич, я служил на Дальнем Востоке на границе с Манчжурией. Японцы нас обстреливали, устраивали психические атаки. А приказ был: “Огонь не открывать!” Вот мы и терпели, отмалчивались. За­то потом так жахнули, что самураи кверху пятками летели!

— Вы хотите сказать, Георгий Макеевич, что мы просто выявляем вра­гов? А потом по ним жахнем?

— Надо быть осторожнее, Виктор Ильич, терпеливее.

Куравлёв видел, что Марков был в стороне от заговора. Сквозь него не проходила электрическая жила, которая жгла, уходила в самую толщу заго­вора и там копила страшное замыкание. Марков был стар, мягок. Он дожи­вал своё время. Его не учитывали заговорщики. Он находился в стороне от места, где должен случиться взрыв.

— Я хотел поговорить с вами, Виктор Ильич, о скором съезде. Мы включили вас в состав секретарей, отвергнув кандидатуры таких писателей, как Евгений Евтушенко или Генрих Боровик. Они писатели хорошие, но не соблюдают равновесие внутри Союза. Начнут и здесь перестройку. Мы долж­ны сохранять равновесие. Беречь традицию, все, что нам завещали Горький, Фадеев, Федин. Народ верит писателям. Писатели для народа почти святые. Слово писателя должно быть выверенным, точным, созидать, а не разрушать. Вы согласны?

— Конечно, Георгий Макеевич.

Марков был из тех осторожных людей, которыми руководил “здравый смысл”. Именно это позволяло ему управлять Союзом, в котором бушевали распри, нетерпимость, желание толкнуть ногой стол с аккуратно расставлен­ной посудой, чтобы насладиться звоном расколотых тарелок и чашек. Но именно “здравый смысл” исключал его участие в заговоре. Он был слиш­ком пресен и старомоден.

— На съезде вы будете сидеть не в зале с остальными делегатами, а в этом, как его? — Марков потёр себе лоб. — Ну, там, где сидит политбюро.

— В президиуме, Георгий Макеевич?