Владимир встал, отряхнул брюки. Стращания невидимых монстров оставили неприятный осадок. «Черт! Ну, не домой же возвращаться? – с раздражением рассуждал он. – У всех «лямуры», а я должен сиднем сидеть и приказы докучливого архонта исполнять. Надоело! И потом – там Глашенька лежит возле камушка, слезы льет. Не могу я обмануть ее ожиданий».
Он ускорил шаг. Промелькнул дом с красноватым забором. Ему показалось, что из замочной скважины сочится странный изумрудный свет. Он миновал и заболоченный дом – вокруг ветхого строения стояла густая, замогильная темнота. Не светились и окна. Дом казался мертвым и зловеще унылым. Слышалось лишь кваканье лягушек, шелест камышей и плеск воды. Свет яркой луны падал на болотную воду, золотя ее поверхность, в других же частях странного дома копошились немые тени.
Дойдя до дома Полин, он увидел темнеющий, ласковый сад, уютные окна, занавешенные золотистыми, тяжелыми портьерами и отблеск множества жирандолей. В других окнах мелькали мягкие тени, слышался женский смех и легкая музыка. От дома веяло домашней теплотой и дорогим покоем. За такими окнами должен гореть камин и пахнуть ванильными печеньями и кофе со сливками.
«Интересно, с кем сейчас Полин и как она выглядит?» – подумал Владимир. Послышалось серебристое журчание фонтанной воды и легкий шелест ожившей листвы. По крайней мере, здесь не было ничего необычного. Ему лишь почудилось, что на крыше дома, на самой трубе, в свете яркой луны обозначился лохматый, почти ведьминский, женский силуэт. Он попытался рассмотреть его лучше, но силуэт тут же пропал.
Владимир свернул к дороге, ведущей через лавандовые поля. Он просто обомлел от увиденного зрелища. Лиловые, синие, лазоревые краски цветочного марева переливались и мерцали в свете яркой луны настолько, что поле походило на огромное живое море. Оно не только переливалось, оно горело изнутри сапфирной и алмазной россыпью маленьких огней. Свет гигантской, низко висящей луны, создавал золотистую дорожку, от которой расходились колышущиеся в темноте, лучистые, трепещущие блики. Ему почудилось – он слышит звуки необыкновенной мелодии. Это была «Лунная соната» Бетховена: «Откуда идет музыка? Где сидит невидимый оркестр? Не само же поле издает эти звуки?» Но факт оставался фактом – над полем лилась, именно, «Лунная соната».
«Да… Наш эстетствующий демон любит все самое лучшее. Если бы я не знал, что умер и попал в ад, то снова подумал бы что, это – рай, или божий мир, где-нибудь на юге незабвенной Франции, – рассуждал наш герой. – Ах, Франция! Запах миндаля и меда, оливок и жареных каштанов, запах виноградной лозы и аромат пылкой и ненавязчивой любви…»
– Ну, что барчук, встал, как истукан? Шел и иди дальше. Не то все гляделки проглядишь на мое поле. Не ты сажал – не тебе и пялиться, – прервал его лирический настрой уже знакомый старческий, зловредный голос с носовым французским прононсом. Постепенно утихла и чудная мелодия.
– Простите, а вам разве жалко, если я постою, полюбуюсь красотой и музыку послушаю? – холодно отозвался Владимир.
– А вот жалко! Если хочешь знать: мои нежнейшие цветочки портятся от дурного взгляда. А вдруг ты, барчук, глазливый? А?
– Не говорите глупостей! – все, более раздражаясь, ответил Владимир.
– Глупости? Это ты глупостями у себя в поместье занимался. А я занимаюсь благородным делом – лаванду выращиваю. И кстати: вырасти свою, тогда и пялься! Шаматон![79]
– Пошел к черту! – буркнул Владимир и быстрыми шагами двинулся по дорожке, освещенной лунным светом.
Вслед ему посыпались ругательства на русском и французском языках.
Пройдя с полверсты, он увидел два странных силуэта – обнаженную, высокую женщину с распущенными волосами и маленького ребенка. Женщина шла уверенной, быстрой походкой, подрагивая крутыми, белеющими в темноте бедрами, ребенок держал ее за руку, подскакивал рядом, хныкал и что-то канючил. Малыш остановился и капризно затопал маленькими ножками, облаченными в длинные штиблеты. Владимира осенило – это же Фрол Карпович со своей блудливой женой Селестой. «Ага! Сейчас я полюбуюсь на его гулящую красотку, – злорадно подумал Владимир, – тем паче, что она голышом по полям бегает».
Но супруги не заметили Владимира, меж ними шел оживленный диалог.
– Селестина, я право устал от твоих измен, – озабоченно пел Фрол Карпович, заглядывая в шалые, отсвечивающие зеленью, глаза непутевой красавицы.
В том, что Селеста – красавица, Владимир имел удовольствие наглядно убедиться. Длинные белокурые волосы тяжелыми гирляндами падали на ровные, матовые плечи, прикрывая небольшую, торчащую вверх розовыми сосками, соблазнительную грудь. Ниже шла подвижная талия, плоский живот, маленькая красная розочка торчала из пупка. Такие же розы только крупнее были вплетены в венок, украшающий прелестную головку. Ниже пупка, прямо на лобке расположился трогательный дубовый листик, с трудом прикрывающий мохнатую красоту Селестины. Даже в лунном свете ее лицо казалось столь нежным и прекрасным, что от него трудно было оторвать взгляд.