Царское дело

– Гражданин начальник, а почему все-таки “локти кусай”? Ну, порезвились, постреляли по Всевидящему Оку, повзрывали, порасстреливали, пограбили, на штыки поподнимали, в реках-болотах потопили, в землю живьем позарывали... Ну, очухиваться пора. Меру милости Всевышнего осознать: стоко нарезвил-начудил, а жив. Кайся, и хоть как раньше начудил-нарезвил, а все одно прощен и вот оно – Царство Небесное перед тобой. Да тут каяться надо, а не локти кусать, что не всех перестрелял-перетопил. А?

– Как сказал тебе мой напарник, здесь вопросы задаем мы, – очень иронично-живописно глядел-разглядывал допрашиваемого тот, кто постарше. Будто вот только что увидел его, будто и не было еще никакого допроса. И в облике того, кто постарше, как показалось допрашиваемому, вдруг объявилось то, чего не было все это время, пока сидели они тут. А ведь показалось, что когда говорил, нервно пальцы перебирая, что крутит его около этих мест, что будто... ну хотя бы слегка сожалеют нервные пальцы, что нажимали они когда-то курок винтовки, на Око направленной и оставили около него свою выбоину. Нет. Не сожалеют. Показалось. И сейчас бы нажали, но сейчас носитель их уверен, что даже если в самый глаз попадешь, не будет того, чего ждешь от попадания. Да и приказ... А ирония в глазах того, кто постарше, набухала и походила теперь на издевку: “Да, отец Иоанн, рано тебе в пастыри, слабачок ты в людях разбираться”.

Однако, понял допрашиваемый издевку на себя направленную и так же молча отвечал печальным взглядом: “Да уж, обмишурился. А ведь жаль, ох как жаль тебя. Тоже мне, стрелок”. “Сам себя пожалей, дождемся другого приказа, искрошу тогда и храм, и тебя заодно”.

– Отец Иоанн, – тот, кто постарше, упразднил иронию-издевку и сел на лавочку, – а какого это мученика иерея Кузю ты упоминал? Чего-то не припомню.

– А это наш, местный, во-он крестик его на погосте, третий от заборчика.

– Ничего себе, крестик, в два человеческих роста.

– По жизненным заслугам и посмертная память. Чтоб всем видать было. А ты бы мог и припомнить, коли крутило тебя тут. Бать-Кузь – так вся округа его звала. Вот в этом самом храме всю жизнь служил, девятый десяток разменял, а в двадцать втором годе, шесть лет мне как раз стукнуло, вон как раз с того места, где дыра нынче от вашего снаряда и сбросили его рез-вя-щи-еся. Тебя там, чаем, не было, или в другом месте уже крутило, в другом месте во Всевидящее Око стрелял?

– Чаем не было, – отрезал тот, кто постарше, – в другом месте крутило, в другом месте стрелял.

– Эх, крутилы-стрелялы... Ну вот, сбросили батюшку нашего, сбросили бать-Кузю – не отдавал он церковные ценности наши эк...экс... ну, в общем, грабить храм наш не давал. Народ созвал, а ваши – подмогу с пулеметами и винтовками. Ну, народ разбежался, а бать-Кузя туда наверх, сзади штыками... Сбросили. Целые сутки не давали тело подобрать. Рядом воронью всякую приманку накидали, чтоб воронье притянуть в соучастники, чтоб поклевали батюшку. Так ни одна даже близко не села! Эти начали со злости даже в ворон стрелять. Ну, а когда схлынули грабители, похоронили бать-Кузю... А у нас было что грабить. Одних золотых окладов сколько было, в основном радением жителя нашего купца-фабриканта Пудова. Его на день раньше бать-Кузи на штыки подняли. Чуть дале большого креста его крестик. А мимо большого креста никто не пройдет и каждый спросит, а я отвечу, житие бать-Кузино записал, всем и рассказываю. Было дело и прикладывались ко кресту. И земличку берут. Коли не подсыпал бы, яма бы уже образовалась.

– Агитируешь, значит? – спросил тот, кто постарше.

– Да нет же, агитация это ваш безсмысленный удел. Я – проповедую...

– Слушай, может все-таки оформим его? – не унимался молодой.

– Нельзя, – тот, кто постарше, глубоко затянулся беломориной. – Приказ.

– А сначала снаряды поможешь вынести! У вас наверняка и документ есть во-он в той папочке, насчет не только незакрытия, но и содействия. А? Половинчатых приказов товарищ Сталин не дает. В подвале снарядов полно. Тогда стреляли и ваши и ихние. Все стреляли. И все по храму, больше некуда. “О-ри-ен-тир!” Да не боись, не взорвутся снаряды, сколько уже Литургий отслужено! А убрать надо, а то надысь приезжал тут один из вашей же конторы, грозил, что закроет, коль не уберем.

– Да остановись ты, – резко-нервно перебил тот, кто постарше. – Ты толком говори, какие снаряды, где?

– А прямо под нами, там где сидим, штук полтыщи. Неразорвавшихся.

– Что?! Как “под нами”?

– Сколько?! Как “где сидим”?

Оба допрашивающих привстали и весьма растерянно и озабоченно глянули себе под ноги.

– Ага, точно, там они. Сейчас посмотрим пойдем. Ваши тоже, правда, как увидали, сразу сбежали, но вы же грозные особисты, вы не сбежите, вы поможете!.. Ладно, без вас выволокем, коли приказано, завтра и начнем. И Бумажненькая наша при нас. Ну, пошли смотреть? – допрашиваемый в упор глядел на того, кто помоложе. – Или тоже сбежите?

– Пошли, – сказал тот, кто помоложе, – не сбежим.