Василий.Все люди братья. И когда мужик от господина-брата своего обиду терпит, он тем самым часть братней вины искупает. Ты спроси любого мужика, хотел бы он стать свободным, — каждый ответит, что да. А тогда спроси его — хотел бы он сам барином стать, над братьями своими господствовать, — и кто же ответит, что нет? Того, кто скажет «нет», Господь Бог в рабстве человекам не оставит. Он его соделает Своим рабом, а это и есть настоящая свобода.
Афанасий.Ну, чтобы русский мужик себя свободным сознал, я, наверное, не увижу. По крайней мере, отсюда не увижу. А вот аглицкий мужик очень даже… Только смотри, об этом никому ни звука.
Андрей.Быть того не может! — Василий Матвеич, может такое быть, чтоб христианского государя его же люди к смертной казни присудили?
Василий.Я тебе так скажу, Андрюшенька. Ежели такое случится, то в целом мире не окажется ни одного человека, который бы об этом не проведал.
Афанасий.Да, свободными людьми управлять — не то что нами, горемычными. Голова при этом должна думать, что она делает. Ведь сказано: «Если глаз твой тебя соблазняет, вырви глаз свой; если рука и нога, то отсеки руку и ногу». Так что и для Карлы будет в том прямая польза. Лучше ему без головы идти в Царствие Небесное, чем с двумя головами в геенну огненную.
Андрей(во
Голос Аграфены
Все на цыпочках расходятся.
5. Терем царевен
Глубокая ночь. Анна не спит, бродит по коридорам. Идет мимо служанок, спящих, сидя на лавках, подходит к своему заветному окошку, берется руками за раму. Опять идет по коридору. К ней подходит карлица Лизавета, прижимается к ее ногам, прячет лицо в ее платье. Анна гладит Лизавету по голове.
6. Дом Корионовых
Раннее утро следующего дня. Фима выскальзывает из комнаты, где ночевали Всеволожские. Фима, завернувшись в большой платок, смотрит в окно, за которым чуть брезжит рассвет. Входит Василий.
Фима.Доброе утро, дедушка.
Василий.Доброе утро, дитятко.
Фима.Вот и мы все вслед за тобой в Москве оказались.
Василий.Мне вскорости в обратный путь собираться. Фима.А нам?
Василий.Об этом только Господь ведает.
Фима.Нет, дедушка, ты знаешь, ты только говорить не хочешь.
Василий.Я, дитятко, где бы ни бывал, часть моего сердца всегда в Москве остается. Хоть и вся земля Божья, но есть места, где близость Его еще слышнее. (-) А когда любишь кого, всегда хочешь быть там, где к нему ближе.
Фима.Зачем же тебе Москву покидать?
Василий.Так Он мне велит. Вся наша здешняя жизнь есть испытание любви.
Фима.Дедушка, можно я тебе душу свою открою?
Василий.Да, дитятко. Ты ведь, что снаружи, что внутри — одинаково светлая.
Фима.Дедушка, с тех пор, как я себя помню. я и его помню. Того, кого я люблю. (-) В детстве мне представлялось, что у меня еще есть брат, кроме Андрея. Но он где-то далеко, и я все жду, что он приедет.
А когда я стала постарше, мне сны стали сниться — будто я его ищу повсюду, а все не нахожу.
Где я только не побывала в этих снах! Такую красоту видела, наяву такой не бывает! Только его не находила. (-) Я знала, что он где-то близко, надо только позвать. А как позвать? Как его зовут? Не знаю. Так и не нашла ни разу.
Василий
Фима.Да, дедушка! Я же его ясно представляю, я его все время перед собой вижу.
А еще я хочу тебе сказать, вот когда я про самое себя думаю. Может, это грех — думать о себе? Вот я думаю, почему я такая уродилась? Ну с красотою этой? Может, для того, чтобы
Василий.Может быть, для того.
Фима.Вчера весь вечер тети Грушины подруги заходили, всё решали, за кого меня сватать, как смотрины кончатся. Я знаю, родителей огорчать — это тяжкий грех, а для меня. Как же мне быть, дедушка?
Входит Настасья.
Настасья.Я тебя обыскалась, Фимушка! Ты, выходит, совсем не спала. Это с такой-то дороги!
Фима.Мы тут с дедушкой Василием беседуем.
Настасья оглядывается — Василия уже нет.
7. У Морозова
Морозов и Кузьма.