Анфиса надзирает за работающими.
В дверь просовывается голова молоденькой служанки.
Служанка.Анфиса Герминовна!
Анфиса выходит.
За дверью.
Служанка
Анфиса
Служанка и Годунова.
Служанка
Герминовна послала меня доложить, что царевна Ирина за княгиней Вяземской послала.
Годунова
3. Андрей идет по залитой солнцем Москве
Он закидывает голову в бездонное чистое зимнее небо. Ему жарко. Он срывает рукавицы, засовывает их за пояс. Он поднимает к небу руки, словно творя безмолвный благодарственный гимн. Андрей ускоряет шаг, начинает двигаться большими прыжками, словно летя над землей. На его лице выражение изумления и восторга. Он снимает шапку, чтобы остудить голову, встряхивает волосами. Затем снова надевает шапку и продолжает свое движение.
4. Княгиня Вяземская в сопровождении двух прислужниц торопливо идет переходами теремного дворца
У Ирины.
Княгиня Вяземская и Ирина.
Ирина.Красавица наша дурной сон видела. И не
в нем дело, а в том, что она от него в себя прийти не может. — Первые дни она сияла от радости, а теперь ее как подменили.
Вяземская
Ирина.Делать что?
Вяземская.А что ты сделать можешь?
Ирина.Ничего. Я знаю, что я ничего не могу. — У меня жениха отняли. У меня на глазах родную мать убили.
Вяземская
Ирина.За всю жизнь ни разу не болела, а тут взяла — да и умерла.
Вяземская.От горя умерла, от тоски по мужу, по государю нашему.
Ирина.Так уж она его любила? И так уж он ее любил? Здесь никогда ни у кого счастья не было, Анна Васильевна, ни у кого никогда.
Вяземская
Ирина
Вяземская
Ирина.Есть какая-то старуха, кажется, нянька ее.
Вяземская.Ну вот, надо ее взять сюда. Пусть постель перетряхнет, по углам поищет. Хорошо порог покропить святой водой, и вообще, где только можно. А главное, чтобы в спальне ее ночевала. А насколько этого хватит — не знаю.
Ирина.Хорошо еще царь твою внучку не выбрал.
Вяземская.Бог миловал. — Сейчас ведь все бояре, что супротив Морозова, как с цепи сорвались. Ни
о чем другом ни думать, ни говорить не могут — только о том, как они его хотя бы потеснят для начала, а потом и вовсе скинут. Неужели он так глуп, что сам об этом не догадывается?
Ирина.А девица эта такая кроткая, добрая, прямо блаженная. И брат у нее вроде бы такой же — тихий, богомольный.
Вяземская.Да, все такие поначалу. Твои дядья Стрешневы тоже были когда-то тихие и богомольные. А теперь от них такое можно услышать!
Ирина.И что же они говорят?
Вяземская.Да ничего, не надо об этом.
Ирина.Нет уж, говори, коли начала, не томи душу.
Вяземская приближается к ней вплотную и говорит шепотом.
Вяземская.Ты ведь знаешь, Аринушка, что во всем крещеном мире законы прописаны: кому и как престол царский наследовать, аж до двадцатого колена. А у нас никаких на то законов нет, у нас царем может стать тот, кто раньше других проснется, да громче крикнет. — И вот говорит мне однажды дядя твой Алексей Лукьянович, что нигде ведь не сказано, что дочери не должны наследовать. А государь наш, хоть и молод и здоров, но, как и все, под Богом ходит, а братьев у него нет. — Зато племянница моя, говорит, Ирина Михайловна, до того мудрая, что ежели с государем что случится, то я, говорит, ничего не побоюсь — ничего не пожалею, чтобы ее воцарить ради блага земли русской.
Ирина
Вяземская.Хорошо делаешь. Потому что, ежели такое случится, то Стрешневы захотят одного, другие — другого. А князья Голицыны, между прочим, еще не забыли, что из Рюриковичей они — старшие. И тогда такая смута начнется, такое море прольется русской крови, что поляки по нему не то что до Москвы, а до Нижнего доплывут.