О чём беседовал Распутин с губернатором — неизвестно, только после встречи со «старцем» Станкевич отправил несколько телеграмм в Царское Село и в Петербург и отбыл обратно — губернатора ждала губерния, ждали дела.
Стало известно только, что губернатор распорядился перевезти Распутина в Тюмень и что за «старцем» будет прислан пароход.
Феонию Гусеву тоже было решено перевезти в Тюмень. Распутин хотел было повидать её и попросил, чтобы Феонию привели к нему, но ни врачи, ни полицейские не разрешили. «Старец» пробовал настоять, но потом махнул рукой: «Не надо так не надо!»
Следователь выжал из Феонии всё, что мог, — Феония ещё раз, уже не в горячке, а в холодном рассудке призналась, что действовала по наущению Илиодора. «Значит, дядю этого тоже надо арестовать», — решил следователь и написал проект соответствующей телеграммы. Феония подтвердила, что мстила также за сестру-монахиню одного из монастырей Саратовской епархии Ксению. Насчёт кинжала Феония сообщила, что купила тесак у незнакомого черкеса в Ялте.
Ксения в эти дни жила в Жировецком монастыре и пока ни о чём не догадывалась, хотя ощущала внутреннее беспокойство, схожее со странным ознобом, — человек ведь всегда чувствует опасность, какой бы слабой она ни была и сколько бы километров ни отделяло человека от источника беды.
— Миловидная внешность и порывистость Ксении обратили на себя внимание Распутина, — сказала Феония следователю, речь её сделалась манерной, неживой, — он соблазнил её.
— А у вас никогда не было с Распутиным... ничего такого? — задал следователь неуклюжий вопрос, помялся — ему было неловко.
Феония промолчала, следователь вопрос повторил, и когда Феония не ответила на него во второй раз, следователь понял, что интересоваться этим рано, и в третий раз задавать вопрос не стал.
Когда к Феонии допустили корреспондента газеты «Утро России», она неожиданно занервничала, натянула на глаза платок, захлебнулась было в слезах, но тут же затихла, а потом истерически, с рыданиями выкрикнула:
— Всё равно не жить ему! Не снесут русские люди такого позора!
— Это всё Илиодор, Илиодорка, — заявил Распутин вечером, когда ему стало худо, воздух в избе сделался жарким и красным, а люди обратились в горячие тени, — всё он, Илиодорка!
Понимая, что его могут арестовать и привлечь к суду, Илиодор сделал защитный ход, прислал в газету «Утро России» длинную телеграмму, которая была вскоре опубликована.
«Хиония Кузьмина Гусева — девица 30-ти лет, очень религиозная, умная, всегда осуждавшая деятельность Гришки, которого она постоянно считала развратником и опасным государственным и церковным преступником.
Она давно высказывала убеждение, что с Гр. Распутиным надо разделаться, как с самым отвратительным гадом.
Узнав от меня о том значении, которое Распутин сыграл в разрушении Царицынского монастыря, она ещё более возненавидела его и решила с ним покончить. Она была осведомлена обо всех его развратных делах в Царицыне, которые происходили на её глазах.
Я видел Хионию Гусеву месяцев 7—10 назад. По её мнению, расправа с Распутиным — это воля Божья. Она вместе с другими оскорблёнными Распутиным девицами хотела разделаться с Гришкой ещё в прошлом году, но бродяга Синицын, отравившийся недавно рыбой, известил об этом Распутина, и план не удался.
Если она действительно ранила Гришку, то каждый верующий человек должен благословить её».
Отправил Илиодор телеграмму в газету и забеспокоился — на душе у него сделалось муторно. Зарубил несколько кур, зажарил их. Потом съездил к отцу, жившему в станице Мариинской, взял у него сеть.
— Рыбы надо наловить, — сказал он, — страсть как жареной рыбки хочется!
Сеть он развесил на заборе, на самом видном месте — так, чтобы вся станица поняла, что Илиодор собирается делать. А поскольку станичники были рыбаками не менее азартными, чем Илиодор, и так же любили жерехов и сазанов, тушенных в сметане, то каждый из них позавидовал бывшему монаху: время-то сейчас самое уловистое, надо бы тоже поехать на дальние озера — если, конечно, есть потаённое озеро, то лучше на потаённое — да добыть пару пудов сладкомясой рыбы.