Царский угодник. Распутин

   — Врача бы! А? — продолжал бессвязно бормотать Митя. Он шёл, слепо расставив руки, следом за мужиками, мешая им нести отца, скуля и шатаясь.

   — Замолчи ты! — прикрикнул и на него мохнатобровый медведь. — Тошно!

Но Митя не слышал его.

   — Врача бы! А? — скулил он.

Первый врач приехал в Покровское лишь в два часа дня, прискакал на взмыленной лошади — хорошо, что был умелым наездником, и если бы он не появился либо запоздал на пару часов, то, возможно, Распутина не было бы уже и в тот день, но он успел, врачу, оказывается, пришлось сменить двух лошадей — он их почти загнал, приехал растрясшийся, усталый и сразу кинулся в комнату к раненому, понимая, что надо спешить. Промыл марганцовкой разрез, сделал укол и по сукровице странного цвета, сочащейся из живота, по запахам и кусочкам кала, которые он вымыл из раны, понял, что у Распутина в нескольких местах разорван кишечник и продырявлен мочевой пузырь. Нужно было срочно делать операцию.

Но как делать операцию, когда он один, без ассистентов, без помощников? Хирургический инструмент у него имелся, врач взял с собой и разные ванночки для обеззараживания скальпелей, тампоны и лекарства — самые современные по той поре. Лекарств и бинтов он привёз достаточно, но ввязываться в операцию одному было рискованно. А вдруг он зарежет Распутина? Да его же привяжут за ноги к двум наклонённым берёзам и потом отпустят стволы. Берёзы разорвут его пополам.

Он решил немного подождать — о ранении Распутина оповещены Тюмень и Тобольск, Ялуторовск и пароходство, где есть своя собственная медицина, поэтому подмога должна была явиться очень скоро, и тогда уже можно будет и консилиум собрать, и операцию делать. Доктор надеялся не напрасно — прибыли два врача из Тюмени, через полчаса ещё один, запаренный, покрытый дорожной грязью до макушки, очень сердитый, с орденом, болтающимся в разрезе рубашки, — из Тобольска, имевший звание профессора и большую практику.

Распутин лежал без сознания, с открытым ртом и плотно сжатыми зубами. Зубы у Распутина, несмотря на то что начали выпадать, были очень молодые, чистые, без единого пятнышка порчи.

   — Ну-с?! — вскричал приезжий профессор, выколупнул из уха жирный ошмёток грязи. — Кто его так? — Выковырнул ещё один ошмёток и потребовал: — Температура?

   — Сорок!

   — Сердце?

   — Работа сердца ослабевает.

Профессор осмотрел развороченный живот, ткнул пальцем в сукровицу, понюхал и поморщился, лицо его утяжелилось, обвисло бульдожьими крыльями.

   — Мда-а... А не слишком ли много мы возьмём на себя, если будем делать операцию? — проговорил он. — До летального исхода остался один час. Распутина оперировать нельзя. — Он повернулся к Распутину, послушал дыхание. — Уже белой простыней можно накрывать.

Тюменские врачи — оба молодые, неопытные, не набившие себе мозоли на пальцах ланцетами — возразили: надо попытаться спасти «старца».

   — Угу! — хмыкнул профессор. — И сесть в тюрьму. В Петропавловскую крепость. Мало вы, оказывается, господа, каши ели в юности. И мало вас били в детстве — боевых шрамов не видно! — Тобольский профессор думал поколебать, сшибить спесь с молодых людей, но не тут-то было — тюменцы оказались упрямыми и потребовали операцию.

   — Он угасает, — горячились тюменцы, поглядывая на Распутина, которого сиятельный мастодонт уже хотел накрыть белой простыней, — дальше — больше... А пока есть десять шансов из ста.

   — Даже если бы было тридцать шансов из ста — всё равно рисковать нельзя. Себе дороже. Жалко головы ваши. Это же Распутин! Мне мою голову, — профессор постучал себя кулаком по лысому розовому темени, — например, жалко. Нас же затаскают! Операцию делать нельзя. Поздно!

   — Операцию надо делать... Несмотря ни на что, — настаивали тюменцы.

В это время Распутин открыл глаза и проговорил очень отчётливо, громко — почти чеканно:

   — Спасите меня!

   — Вот видите! — дружно вскричали тюменцы — они умели вдвоём говорить в один голос. — Надо идти на риск!

   — Нет! — твёрдо заявил тоболец. — Или я умываю руки!

Пульс у больного становился всё слабее, он уже едва прощупывался, иногда пропадал совсем, рука Распутина сделалась безжизненной, холодной, ногти посинели — жизнь действительно уходила из этого жилистого крепкого человека. Тобольской знаменитости удалось сломать молодых тюменских коллег — они тоже начали ждать смерти Распутина и сообщили об этом окружающим. Ничего, мол, уже не спасёт «старца», ничего не прослушивается и не просматривается, часы Распутина — да какое там часы — минуты! — сочтены.