Царский суд. Крылья холопа

   — Чево посылать, он и сам налицо... — входя случайно в приказ, отозвался Змеев и, увидя Субботу, чуть не остолбенел от неожиданной радости: возможности насытить злобу над человеком, навлёкшим на себя его ненависть.

   — А я по тебя посылал... Вот неизвестного звания молодец приведён, якобы кабальный, этим старым плутом, а про себя говорит, будто из детей дворянских твоей губы.

   — Это правда... Осорьиным, кажись, прозывается... Да спросить надо только его, где пропадал он по сей день.

   — Это уже наше дело.

   — А чего не моё?

   — Воевода нам велел!

   — Да ему какое дело?..

   — Опять же не тебе знать, коли не спрашивают. Отвечай, коли спросят.

   — Не моё дело это — нече и спрашивать.

   — Окромя того, что требуется. Так ты вправду Осорьин! Губной признал, — обратился Суета к Субботе, а от него к ватажнику и крикнул:— Стало, ты, старый вор, кабалу явил облыжную... А в Судебнике стоит... за облыжное показание...

   — Помилуй! — крикнул, грохнувшись на колени, ватажник.

   — Не перечь... и то ещё бить не велел... Это после будет... говори: за сколько рублёв долгу писана кабала?..

   — За одиннадцать... кажется.

   — Вишь, мошенник... со счёту даже сбиваешься, ясно, своровать хотел... Вынимай дважды одиннадцать рублёв, коли в колодку не хочешь... за облыжное воровство... Подьячий, пиши. С вора доправить следует по боярскому веленью, чтобы воровать было неповадно, пени за воровскую кабалу вдвое — сиречь двадцать рублёв и два рубля, бездоимочно... Каким промыслом живёшь?

   — Мы медведей водим.

   — Много ли их?

   — Пять медведей: три мишука, две медведицы.

   — Изрядно. Где стоишь?

   — На улице на Рогатице, у Климки у Онуфрева на дворе.

   — Ярыга! Эй, кто здесь дневальный?

   — Чего изволишь, я — Митюк Абросимов.

   — Бери, Митюк, трёх человек стрельцов да шестерых понятых, веди на Рогатицу, на двор к Климке Онуфреву. Там остановились вредные люди, поводыри, бездельные мужичонки, да с ними пять голов мишуков, самцов с самками. Всю эту самую ватагу забери и веди на воеводский двор сего часу... всех, никого не упустя, ни единого, затем што оные воры, забывши крестное целование и диавольскую лесть излюбя, народ честной прельщают, у Чернова люда деньги за посмех обирают. Слышь... всё исполнишь, как повелено.

   — Слышу.

   — Иди же! А старого вора до взноса двадцати двух рублёв на правёж поставити... и колодки наложить теперя.

   — Господин честной, не тронь медведушек, трижды внесу.

   — Давай.

Старик стал распоясываться и из-под пояса добыл кожаную мошну с серебром и принялся считать. Отсчитав же, положил на прилавок к казначею.

Тот стал считать и, пересчитав, взглянул на дьяка.

   — Сколько внёс?

   — Двадцать два рубли, семь алтын, восемь денег новгородскими.

   — Не трижды, как хотел...

   — Видит Господь, в мошне осталось всего пять алтын...

   — Ну... Бог с тобой. Подручный у ярыги дневального есть?

   — Есть, — отозвался тот из-за перегородки.

   — Ступай сюда! Бери старого вора теперь и сведи его в город, в колодничью избу... да скрути понадёжнее, штобы не утёк...

   — Не боишься ты Бога, господин дьяк, коли обижаешь так бедных людей! — взвыл ватажник, которому подручный принялся руки крутить за спину.

   — Не боялся бы Бога, злых людей, тебе подобных, на волю бы выпускал, а то врёшь... шутишь... не уйти от нас... Веди скорее! — крикнул затем на подручного, и тот поволок старика вон из приказной избы.

   — Ну, брат, теперь твоя очередь, беглец!.. — кивнул Суета Субботе.

   — Я не бегал никуда.

   — Где же пропадал? Не слыхал, што ль, што баял губной? Отвечай же по чистой совести, не потая ничего, как на духу попу...

   — Я не думал пропадать. После обиды, что нам нанёс Нечай Коптев, я поехал с его двора и чуть не замёрз... в этом самом кафтане и без шапки... Нашли меня монахи Корнильевой пустыни... выпользовали от немощи... А потом я к весёлым попал... и от их... к ватажнику...

   — Чего же перечишь, что не бегал?.. Это самое твоё странствие за што же счесть, коли не за беганье от царской службы в явочную пору?

   — На службу явиться мне было не про што и не с чем... без коня я, без оружия и без брони...

   — И это всё пропил... в непотребстве... Так ведь? Коли медвежьим вожаком стал, мужика смутил... в кабалу к ему пошёл...

   — Не шёл я в кабалу... то чистая ложь...

   — Ну, ладно... всё ложь, а ты чище света солнечного... А великий государь воеводам гневное слово пишет, за ваши бездельные огурства да отлыниванья от службы, да от десятни... И то чините непригоже. И за такое воровство, указом князя, его милости наместника Новагорода Великого и Пскова и прочиих городов со пригороды, подлежишь ты, Суббота, опале государевой всемерно и кажненью тяжкому; но князь-государь наместник, вняв сродственному ему милосердию, повелением указал тебя, прогульника и вора, ради твоего исправления, отослать к полковым воеводам в Переяславль Рязанской и вписать в десятню бессрочных высылок, и быти тебе там до новой посылки.

   — Да с чем мне ехать?.. Домой нужно быть и отца отыскать да срядиться к сроку...

   — Отец твой в Москве теперя-тко; а пускать тебя в Белокаменную — опять сбежишь... — отозвался злой старик Змеев, нахально подсмеиваясь.

   — Не в Москву, а домой, к нам.