Царский духовник

— Какую? Зовут ее как? Изобидели ее мои люди али из бояр который польстился на ее достатки?

— Не один, а многие, по твоему приказу и решенью, государь!

— Толковей сказывай, я что-то не пойму, опрежде имя!

— Ливония ей имя, государь! Страждет она, бедная, от войск твоих…

Иоанн снова насупился, в глазах его блеснули недобрые огоньки: в нем просыпался прежний жестокий властитель.

— Вдовица сирая! — искривив губы, но не повышая голоса, возразил царь. — Хороша ее беспомощность! Побили ливонцы на шведском море гостей наших новгородских, твоих же земляков, а ты за разбойников этих стоишь горой! Когда б не выборгский герцог Иван, ему спасибо от меня я посылаю, так без отместки и ушли б они: он в оковы их заковал да в башню засадил! Вот каковы твои сирые люди, злом колыванцы к нам, русским, дышат!

Довольный, что ему удалось укорить своего духовника, Иоанн с той же усмешкой окинул глазами высокую фигуру стоявшего перед ним священника.

— Вина их вся лишь в том, что защищают они свою страну…

— И бьют гостей торговых! Грабят их товары и ладьи! — вскипел Иоанн. — Разбоем это я зову, а не защитой!

— Они лишь мстят за разоренья, которые чинят у них в стране твои полки, государь, не памятуя, что не с басурманами воюют, а с христианским людом.

— Лютеры они зловредные, — прошипел Иоанн, — Замолчи, поп!

Сильвестр точно сразу преобразился: его осенило какое-то вдохновенье.

— Молю тебя, государь, внемли моим прошениям, верни полки из Колыванской земли, мне сердце говорит, что горе немалое ждет тебя, коль это не исполнишь!

Иоанн вздрогнул при слове горе.

— Старик! Попомни, что не юноша безвольный я теперь, которого ты раньше пугал! Я государь, властитель всей Руси! Пусть замолчит продерзостный твой язык!

Но приказание царя не остановило смелого, уверенного в правоте своих слов Сильвестра.

— Опомнись, государь, кара Господня близка, меч Его гнева над тобою занесен! Ты сына-царевича, наследника уже потерял, смотри, чтобы потерю еще дороже и ближе сердцу твоему не послал бы тебе Творец Небесный! Еще есть время, опомнись, государь.

Царь, вне себя от гнева, поднялся и с силой ударил посохом об пол.

— Замолчишь ли ты! Велю тебя расстричь и в дальнюю обитель на Белом море сослать! — закричал Иоанн.

— Твоя воля, государь, я сам хотел просить… отпусти меня в обитель, иноческий сан давно стал мил моей душе…

Изумленный подобной просьбой, царь сразу переменился: ему стало ясно, что Сильвестр не ищет снова получить над ним влияния.

— С чего это задумал, отче? — дрогнувшим немного голосом спросил царь.

— С той поры, как призвал Господь к себе подругу мою, верную жену Пелагею, я в мыслях решил постричься… Тяжело нам, людям, терять любимых, близких нам существ! Как тяжела и грустна потеря супруги… вспомяни, государь, мои слова!

Иоанн ничего не ответил священнику, отвернулся от него и рукою отпустил его.

Непонятная тоска овладела молодым царем, предчувствие надвигающегося на него горя томило Иоанна, сердце против воли сжималось…

XLI

Враждебные царскому духовнику Захарьины были рады желанию Сильвестра удалиться в монастырь.

— Скорбит его душа о многих соделанных им неправдах против тебя, государь, и о вреде, что он нанес Руси, — нашептывал царю Захарьин, — великие грехи покою ему не дают, отпусти его, государь, с миром в обитель!

Но, несмотря на ухищрения враждебных Сильвестру бояр, Иоанн не сразу отпустил его: он точно боялся, что, расставшись с советником, так мудро помогавшим ему в течение многих лет управлять государством, он попадет под влияние дядей царицы, Захарьиных, и близких к ним бояр.

Только после вторичной просьбы своего духовника Иоанн скрепя сердце согласился отпустить его в монастырь.

Сильвестр благословил Анфима, уже женатого на дочери Якова Топоркова, и отправился в Кириллов монастырь на Белоозеро, где он постригся под именем Спиридона.

Несколько времени спустя скончалась молодая царица Анастасия. Недомогала она уже давно и медленно таяла.

Смерть ее произвела на Иоанна удручающее действие. Он невольно вспомнил о пророческих словах своего духовника и сказал Михаилу Захарьину, ставшему за последнее время близким к государю лицом:

— Улетела моя голубка чистая, Настенька милая! Какой злой человек позавидовал нашему с ней счастью, чует мое сердце, что позлобствовал тут поп Сильвестр…

— Да, нелюба была ему покойная царица, — поддакнул Захарьин.

— Ты знаешь, дядя, он и смерть ее мне напророчил.

На лице Захарьина показался притворный испуг.

— Да неужто, государь? Чует мое сердце, что извели племянницу.

Иоанн сосредоточенно слушал.

— Извели, ты полагаешь, дядя? Злого зелья дали?

Новый любимец царский не решился ответить, но только молча кивнул головой.

— Сыскать, коль так, сейчас же, не медля ни минуты, — грозно крикнул Иоанн, — и коль взаправду окажется, что извели мою голубку, придумаю я им такую казнь, что на Москве не слышали досель.

Начался строгий сыск.

Клеветники показали, что в смерти царицы виновны Сильвестр и Адашев.