Царица Проклятых

Но разве может он выразить и объяснить все словами? Достаточно вспомнить ее злобную усмешку, издевательский тон, обрушившийся лед… А потом – холодная тьма и близнецы… Ах да, близнецы! Они тоже имеют первостепенное значение. И внезапно его осенило, что сон в некотором роде околдовал его. Следовало уже давно выяснить о нем все. Он взглянул на нее, и ему внезапно показалось, что сон окутал ее, увлек в те суровые времена. Он увидел солнце; увидел труп матери; увидел близнецов, склонившихся над телом. Столько вопросов…

– Но какое отношение к этой катастрофе имеют сны? – Тон его неожиданно стал требовательным. Перед лицом этих нескончаемых снов он чувствовал себя совершенно беззащитным.

Женщина долго смотрела на него, прежде, чем ответить:

– Я расскажу тебе об этом все, что знаю. Но ты должен успокоиться. Такое впечатление, что к тебе вернулась молодость. Что это, должно быть, за проклятие!

Он засмеялся.

– Я никогда не был молод. Но что ты имела в виду?

– Ты слишком возбужден и чересчур много говоришь. А мне нечем тебя утешить.

– А утешила бы, будь у тебя такая возможность?

– Да.

Он тихо усмехнулся.

И тут она изящным движением раскрыла ему свои объятия. Этот жест потряс его до глубины души – не столько своей неожиданностью, сколько тем, что он так часто видел его, когда она обнимала сестру.

– Мое имя – Маарет, – сказала она. – Зови меня по имени и отбрось свое недоверие. Входи в мой дом.

Она наклонилась, коснулась руками его лица и поцеловала его в щеку. Прикосновение рыжих волос привело его в замешательство. Его смутил и аромат, исходящий от ее одежды, – слабый восточный запах, напоминающий запах ладана, который неизменно ассоциировался у него со святилищем.

– Маарет, – сердито возразил он, – если я вам нужен, почему же ты не пришла, когда я лежал в ледяной пропасти? Неужели она смогла остановить тебя?

– Мариус, я пришла, – сказала она. – И ты здесь, с нами. – Она отпустила его и грациозно сцепила пальцы рук. – Ты думаешь, в течение всех этих ночей, когда уничтожали нам подобных, мне нечего было делать? Во всех уголках мира она убивала тех, кого я любила или знала. А я не могла одновременно находиться везде, чтобы защищать несчастных. До моих ушей отовсюду долетали их крики. Но мне тоже нужно было кое-кого найти, у меня свое горе… – Она резко умолкла.

Она залилась слабой, но такой по-человечески плотской краской, и сквозь теплый румянец на лице проступили выразительные морщинки. Она страдала – и душевно, и физически, глаза заволокли кровавые слезы. Как странно – хрупкие глаза в нерушимом теле. От нее веяло такой же невыносимой болью, как от самих снов. Перед его мысленным взором пронесся поток образов, явственных, но совершенно отличных от прежних. И он внезапно осознал…

– Не ты посылала нам эти сны! – прошептал он. – Они исходят от кого-то другого.

Она не ответила.

– О боги, где твоя сестра? Что все это значит?

Она чуть-чуть отшатнулась, как будто он поразил ее в самое сердце. Она пыталась закрыть от него свой разум; но он чувствовал ее неугасимую боль. Она молча смотрела на него, нарочито медленно и демонстративно, изучая его с ног до головы и тем самым давая понять, что он непростительным образом перешел границы.

От Маэла и Сантино, не осмеливавшихся заговорить, исходил страх. Пандора придвинулась еще ближе и дала сигнал предостережения, сжав его руку.

Не стоило ему говорить с нею так резко. «…Кое-кого найти, у меня свое горе…» А впрочем, к черту все!

Она закрыла глаза и слегка нажала пальцами на веки, словно хотела снять боль. Но ей это не удалось.

– Маарет, – произнес он с тихим, искренним вздохом. – Мы ведем войну и стоим на поле боя, осыпая друг друга резкими словами. Я очень виноват. Я просто хотел понять…

Он посмотрела на него исподлобья, не отнимая пальцев от лица, – яростно, едва ли не угрожающе. Но он вдруг обнаружил, что не в силах отвести взгляд от изящно изогнутых пальцев, от позолоченных ногтей, от рубиновых и изумрудных колец, которые вдруг словно заискрились электрическим светом.

И тут он с ужасом подумал, что если вот сейчас, немедленно, не прекратит вести себя столь чертовски глупо, то рискует так и не увидеть Армана. Она может выгнать его отсюда или хуже того… А ему до боли хотелось – прежде чем наступит конец всему – увидеть Армана.

– Входи же, Мариус, – неожиданно приветливо сказала она, тем самым показывая, что он прощен. – Пойдем со мной, ты увидишь свое дитя, а после этого мы присоединимся к остальным, кого интересуют те же вопросы. Тогда мы начнем.

– Да, мое дитя, – пробормотал он. Его снова охватила тоска по Арману, как тоска по музыке, по скрипичным напевам Бартока, звучащим в уединенном и безопасном месте, где можно располагать вечностью и наслушаться вдоволь. И все же он ненавидел ее; всех их ненавидел. Ненавидел самого себя. Вторая сестра… Где вторая сестра? Замелькали картины жарких джунглей: оборванные лианы, раздавленные ногами молодые деревца… Он попытался рассуждать здраво, но не мог. Его отравляла ненависть.